– Я думаю не о Малике.

– Эй! – Шон встает и подходит ко мне. – Дай я обниму тебя.

Мне и в самом деле нужно мужское плечо, но только не то, которое хочет дать мне Шон. Когда его руки обнимают меня, я испытываю искушение ответить на его ласку. Он обнимает меня сначала очень бережно, потом его руки скользят у меня по спине и останавливаются на ягодицах. Еще неделю назад я бы уже извивалась от желания. Сейчас же я ощущаю, что во мне нарастает маниакальное напряжение. Вполне предсказуемо, как вечерний прилив, его член упирается мне в низ живота. Я чувствую одно лишь отвращение.

– Эй! – повторяет он, когда я отстраняюсь. – В чем дело?

– Я не хочу.

Его зеленые глаза становятся мягче.

– Все нормально. Я могу немного подождать.

– Я не хочу и позже.

Шон откидывается назад, чтобы видеть мое лицо, но по-прежнему обнимает меня за талию.

– В чем дело, малышка? Что происходит? Очередной приступ депрессии?

Его небрежное использование медицинского термина вызывает у меня раздражение.

– Я просто не хочу этим заниматься, понятно?

– Но ты же всегда хочешь.

– Нет, это ты всегда хочешь. А я просто никогда не говорю «нет».

Не веря своим ушам, он изумленно смотрит на меня.

– Ты хочешь сказать, что занималась со мной любовью против своего желания?

– Иногда.

– Иногда? Сколько раз, можно спросить?

– Не знаю. Часто. Я знаю, как это важно для тебя.

Он убирает руки с моей талии.

– И ты ждала больше года, чтобы сказать мне об этом?

– Похоже на то.

Выражение боли на его лице очень похоже на обиду, написанную в глазах собаки, которая не понимает, за что ее ударили. «Господи, – думаю я, – есть ли на свете что-нибудь более уязвимое и хрупкое, чем мужская гордость?»

Шон стискивает зубы и смотрит на озеро. Спустя какое-то время он переводит взгляд на меня, на лице его написано деланное спокойствие.

– Мы с тобой вместе немало пережили. Твои перепады настроения, горячие споры и скандалы. Как-то, когда у тебя случился приступ суицидальной депрессии, я провел здесь целую ночь и не делал ничего, только обнимал тебя и прижимал к себе.

Это правда, хотя все остальное время он пытался заняться со мной любовью.

– Ты должна сказать мне, что происходит, – настаивает он.

– Я хочу. Но не могу.

Я отпиваю еще один глоток из стакана.

– Почему ты перестала пить? Я имею в виду… Это, конечно, замечательно, но что подтолкнуло тебя к этому шагу? Или это очередной каприз, типа занятий йогой? И почему ты пьешь снова?

Как легко было бы рассказать ему обо всем! Но почему я должна это делать? Ради бога, он же детектив, в конце концов. Почему он не может вычислить сам и сказать мне, что все в порядке, вместо того чтобы я рассказывала ему? Неужели ответ не столь очевиден? Неужели что-либо иное способно заставить меня бросить пить?

– Кэт, – мягко говорит он. – Пожалуйста.

– Я беременна, – выпаливаю я, и глаза мои наполняются слезами.

Шон недоуменно моргает.

– Что?

– Ты слышал, что я сказала.

– Но… как? Я имею в виду, ты ведь принимала противозачаточные пилюли. Правильно?

– Да, принимала. Но когда у меня воспалился мочевой пузырь, я стала пить антибиотики, и они нейтрализовали действие пилюль.

Он несколько раз кивает головой, потом замирает.

– Разве ты не знала, что так может случиться?

Вот я и дождалась обвинений.

– Я приняла всего три таблетки антибиотика «чипрос». Я не думала, что они сыграют такую роль.

– Но ты же врач. Я хочу сказать…

Мое хладнокровие внезапно улетучивается, и в следующее мгновение я уже кричу:

– Это получилось не нарочно, понял? Это ты заразил меня этой проклятой инфекцией! Это ты пожелал заниматься сексом три дня подряд без перерыва!

Потрясенный этой вспышкой гнева, Шон отступает на два шага.

– Я знаю, что ты не делала этого специально, Кэт. Просто… просто теперь мне о многом придется поразмыслить. Как давно ты знаешь о своей беременности?

– Уже три дня, по-моему. С сегодняшним днем – почти четыре. Я больше ни в чем не уверена. Чувство времени у меня, кажется, нарушилось. Но я уже три дня не принимаю своих лекарств. Уж в этом-то я уверена.

– Ты не принимаешь «Лексапро»?

– И «Депакот» тоже. «Депакот» может привести к образованию дефекта позвоночника, если принимать его в первые двенадцать недель беременности.

– Хорошо. Но, черт побери, тебе нужно вернуться к «Лексапро». Ты же знаешь, что будет, если ты не начнешь принимать его снова.

Да, у меня начинается маниакально-депрессивный психоз…

– Ты бросила пить, когда узнала, что беременна, – размышляет вслух Шон.

Я молчу, потому что не знаю, что сказать.

– Но сейчас ты снова пьешь. Ты потеряла ребенка?

– Нет. Я не могла признаться тебе в том, что беременна, на трезвую голову. Отвратительно и умилительно, правда? Кроме того, я принимала валиум.

Глаза его суживаются от гнева.

– За каким чертом?

– Чтобы не впасть в белую горячку.

Он пытается забрать у меня стакан с водкой. Я сопротивляюсь, тогда он хватает меня за запястье, а другой рукой вырывает стакан. Я позволяю ему сделать это, но потом беру бутылку со стола.

– Если ты попробуешь отнять и ее, я огрею тебя по голове.

Он делает шаг ко мне, потом останавливается.

– Господи, Кэт! Подумай о ребенке, прошу тебя.

В моем смехе ясно различимы истерические нотки.

– Так вот ты о чем думаешь, да? Или ты думаешь о жене и детях, которые у тебя уже есть? И все еще надеешься сохранить наши отношения в тайне?

Он обеими руками трет лицо, потом растерянно проводит по волосам. Я замечаю, что у него прибавилось седины.

– Послушай, мне нужно время, чтобы свыкнуться с этим, подумать о последствиях.

– О последствиях, – эхом вторю ему я. – Так, посмотрим… Они довольно-таки недвусмысленные. Первое: я беременна. Второе: я намерена оставить ребенка. Третье: ребенку нужен отец так же, как и мать. Четвертое: у этого ребенка или есть отец, или его нет.

– Звучит очень просто, – соглашается Шон. – Но это не так. И ты знаешь это. Послушай, я тебе честно скажу: прямо сейчас я не знаю, что делать.