Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эпопея с приносимым навозом и неуродившимися помидорами надолго отвратила меня от земли. Когда решила Марина приобрести участок, сразу предупредил: «Только не огород! Дача – пожалуйста».
Занимаясь сугубо мужскими делами, я оставался ребенком, наивным и несмышленым. Моя много болевшая мать в очередной раз попала в больницу Семашко. Оставшись один, чувствовал себя неуютно и, неприкаянный, каждый день бегал в больницу с более чем скромной передачкой.
Однажды заявился с кулечком ирисок (мне, не знавшему вкуса настоящих конфет, ничего для больного человека более подходящего не представлялось). Встал под окна палаты, находившейся на втором этаже, и долго «мамкал», пока на мои крики не стали выглядывать практически из всех окон. Но вот показалось и лицо матери, она кивнула и махнула рукой на черный вход, которым пользовались санитарки, медсестры и вообще обслуживающий больницу младший персонал. Но только расположились мы с ней под лестничным маршем у входа, как появился некто, как мне показалось, высокий, седой и худой, и каким-то металлическим скрипучим голосом произнес:
– Это еще что такое? Вчера у нее температура, а сегодня она стоит на сквозняке!
– Доктор, сынок пришел, – тихо сказала мать.
– Немедленно в палату!
Мать наклонилась и чуть слышно прошептала:
– Ну, все, беги! Это Несытов, с ним шутки плохи!»
Побрел я домой, размазывая по щекам обильные детские слезы, бормоча про себя: «Не сытый, не сытый (именно так я расслышал фамилию доктора), не сытый, вот и злой!»
А то, перед тем как отправиться в больницу, зашел на рынок, что находился в конце улицы Широкой, с тремя рублями и размышлениями, как потратить их, чтобы и матери угодить, и в сумму уложиться. Потому по рядам ходил вдумчиво. И увидел бабушку, предлагавшую свежие ягоды черемухи. У тетушки моей в Малитино росла огромная старая черемуха, и мы с братом Валерой на ней готовы были ночевать. Сомнения исчезли: вот что нужно! На три рубля мне отсыпали три полных стакана.
Мать, увидев передачку, расплакалась:
– Маленький ты мой мужичок…
– Ну, уж и маленький, – не согласился я.
– А какой же? Конечно, маленький, – приговаривала она, гладя по голове.
Я возвращался домой, ел ягоды и недоумевал, чем же не пришлись они по нраву? Вроде бы и крупные, и свежие, и сладкие. Откуда мне было знать, что черемуха крепит, а в больнице с этим делом и так не ахти. Да и вообще не взрослая это еда.
Новича и Сега
Моими товарищами тогда были, не считая Бори-Пути, Славка Новиков, или «Новича», и Валька Сергиенков – «Сега».
Славка, с неизменной улыбкой, хитрецой в глазах и постоянным стремлением кого-нибудь надуть, особо к тесной дружбе не располагал. За глаза мы его так и звали «объё….стые глазки». Жили они в доме через дорогу, занимая заднюю часть вытянутого вглубь дома. Семья большая. Кроме Славки, сестра Галина, красивая и заносчивая, настолько нас не стеснявшаяся, что спокойно могла в нашем присутствии и раздеться, и одеться. Может, еще и потому, что никакого воздействия на нас это не оказывало. Доигралась она с другим соседом, который увез её покататься на велосипеде девочкой, а привез плачущей женщиной. Уж сколько пересудов было по тому поводу, не счесть. И осуждали почему-то её саму. Брат Юрка с челочкой и ухмылочкой под блатного своего добился, сев на десять лет. На зоне заработал второй срок и уже не вышел. Еще при мне родители получили извещение о смерти. Зэков хоронили там же, потому мать все время плакала, что и на могилку-то сходить некуда. Еще была у них бабушка, приехавшая с Западной Украины из города «Лбов», что значило «Львов». И хотя она постоянно туда ездила к другим своим детям, правильно город называть так и не научилась: Лбов, и все тут!
Отец у Славки работал телефонистом и однажды принес домой старинный аппарат вроде тех, что показывали в кино о революции с обращением к телефонистке: «Алё, барышня». У него было две трубки: одна слуховая, другая разговорная. И ручка сбоку, которая при кручении создавала напряжение, необходимое для соединения с абонентом. Меня аппарат околдовал, и я пристал к Славке с просьбой поменяться. Он отказывался, как обычно, набивая цену. Согласился, когда отдал ему все свои ценности, включая фонарик со сменными стеклами. Самое обидное, что наигрался аппаратом за два-три дня, а практического значения он не имел никакого: ведь в наших хибарах не то что телефона, электричества не было. И вскоре игрушка оказалась под кроватью с иным моим невостребованным барахлом.
Славка уже парнем, подвыпив, вспомнил детство. Решил искупнуться в грозу и утонул.
Иное дело Валька Сергиенков. Невысокий, юркий, смешливый, а уж простущий – дальше некуда. И сейчас вижу его, большеротого, кареглазого, вечно лохматого и грязного. Валька мог, надев новые штаны и рубаху перед каким-нибудь торжеством, выйти на улицу и сесть прямо на замызганное крыльцо. Был Валька веселым выдумщиком и неистощимым на всяческие проделки, в которые втягивал нас. Одному-то скучно…
Семья у Сергиенковых не маленькая: кроме Вальки, еще трое. Мать работала на фабрике, отец-отходник плотничал, разъезжая со своей бригадой по городам и весям. Дома появлялся редко, в основном на праздники. Все отпускное время отводил душу – пил, куролесил да раздавал подзатыльники непутевым наследникам.
У Вальки, или проще – Сеги, в доме одна обязанность – присмотр за несмышленой, совсем еще маленькой Танькой, последней в ряду. Гулять с ней отправлялся, используя обычную двуручную тачку с большим из литой резины колесом. Она сама по себе тяжеленная. Сега с утра, перехватив чего-нибудь на ходу, отправлялся искать приключения на свою шальную голову. Как-то летним утром заявился у нас ни свет, ни заря, растолкал меня и шепотом позвал на улицу. Накинув рубашку, я выскочил за дом. Там уже стояла тачка с улыбающейся во весь рот Танькой.
– Давай в карты порежемся, – сходу предложил Сега.
– Давай.
Тачку оставили под окнами на солнышке, сами перебрались к крыльцу в тенечек.
– Танька-то не учудит? – спросил я.
– Фиг ли с ней сделается, – уверенно пожал плечами Сега. – Будет букашек собирать да цветочки нюхать. Дальше огорода не уползет, – уверенно заключил он.
И думал так не без основания. Танька росла девахой не только улыбчивой, но и на редкость самостоятельной и послушной. К тому же откровенно побаивалась любимого своего брата, который запросто
