Смущенный донельзя Б. в ответном письме, датированном 26 ноября, от чести попасть в энциклопедию попытался было мягко отказаться:

Помещение такой статьи обо мне выглядело бы неоправданным и даже странным, так как опубликованные мои работы не дают для этого достаточных оснований, а то, что по тем или другим причинам находится под спудом, вообще не подлежит обсуждению.

И к предложению вернуться к активной научной деятельности он поначалу готов тоже не был, ибо, — сказано им в письме от 30 июля 1961 года, — привык уже находиться «в состоянии мрачного и тупого бездействия».

Однако В. Кожинов, в особенности после поездки вместе с Г. Гачевым и С. Бочаровым в Саранск летом 1961-го, проявил себя не только напористым, но еще и талантливым продюсером, развернув беспримерную в своем роде войсковую операцию по утверждению скромного кандидата наук из Мордовии в роли национального гения и чуть ли не публичной знаменитости[294].

Он и в престижной «КЛЭ» биобиблиографическую статью-справку о «саранском затворнике» пробивает[295]. И под письмом о необходимости срочного выпуска «Проблем творчества Достоевского» собирает подписи трудно совместимых друг с другом Л. Гроссмана, В. Ермилова, В. Виноградова, А. Долинина, В. Кирпотина, Л. Тимофеева, Л. Пинского, Б. Рюрикова, В. Шкловского. И чтобы ускорить движение заявки в издательстве «Советский писатель», подговаривает своего приятеля — итальянского филолога-коммуниста В. Страда — припугнуть совписовское начальство тем, что миланское «Эйнауди» эту книгу будто бы вот-вот издаст[296]. И несет наконец в «Литературную газету» составленное им письмо, где К. Федин, академик В. Виноградов и переводчик Н. Любимов решительно настаивают на скорейшем издании «выдающегося исследования о Рабле, принадлежащего одному из интереснейших наших литературоведов — Михаилу Михайловичу Бахтину» (23 июня 1962 года).

Итог известен — книга о Достоевском с чуть измененным названием и в новой редакции выходит в 1963 году, книга о Рабле — в 1965-м[297], и даже С. Михалков от лица Московской писательской организации поддерживает ее выдвижение на соискание Государственной премии СССР (1966)[298].

Сам Б. в этих хлопотах, разумеется, не участвует. Но «состояние некоторой депрессии и апатии»[299] у него напрочь уходит, творческое вдохновение возвращается, и он не только перерабатывает заготовки прежних лет, но и пишет новые труды, становясь после публикации программной статьи «Слово в романе» (1965. № 8) одним из центральных авторов журнала «Вопросы литературы».

И, это тоже очень важно, Б. знакомится с книгами новых для себя писателей (А. Солженицына[300], Б. Слуцкого[301], иных многих), ведет интенсивную переписку, принимает паломников. Среди них прежде всего нужно назвать В. Турбина, который, впервые побывав в Саранске летом 1962 года, добровольно берет на себя обязанности, — как он шутит, — бахтинского «ординарца»[302].

…Ужасно не хотелось бы, чтобы вокруг Вас, как вокруг Льва Николаевича Толстого, начали кипеть какие-то страсти и обиды, — пишет он Б. 22 сентября 1963 года. — Мне кажется, что внутри младшего поколения все хорошо стабилизировалось: Вадим <Кожинов> проталкивает, Сергей <Бочаров> редактирует, а я хлопочу с чайником и плиткой, исполняя роль расторопного завхоза, — так сказать, «личарда верный». Вокруг нас, проталкивающих, редактирующих и хлопочущих по хозяйству, щебеча, суетятся миловидные девушки и дамы, придавая всему необходимый лирический беспорядок и оттенок уюта…[303]

Идет, словом, продолжившись уже и в Москве, живое общение, которого Б. долгие десятилетия так недоставало. И как-то сама собою образуется, — уже без всяких шуток заметил Г. Гачев, — своего рода «живая церковь»[304], где в цене не только философские прозрения Учителя, но и реплики, брошенные им мимоходом, словно бы между делом[305]. Среди них каждый, разумеется, выбирает свое, то, что ему на душу ложится. Скажем, А. Журавлева запоминает, что «от Горького распространившееся презрительное отношение к мещанству совершенно несправедливо и бессмысленно», так как «именно этот массовый человек есть хранилище исторического опыта существования человечества»[306]. А вот В. Кожинов утверждает, будто именно бахтинские «проговорки» подтолкнули его к мысли о корневом и неустранимом различии между русской и еврейской ментальностями.

С годами ученики Б., уже и тогда настороженно присматривавшиеся друг к другу («В Москве, — свидетельствует И. Уварова, — говорили — почвенники намерены сделать из Бахтина свое знамя»)[307], разойдутся совсем уж круто. Но пока они вместе — и в стремлении поверить реальность культуры идеями Б., и в попытках хоть как-то облегчить жизнь стареющего учителя, вырвать его, в частности, из неуютной саранской среды.

И здесь тоже род войсковой операции, втянувшей в себя самых разных людей. Б., в ту пору еще даже не члену Союза писателей[308], добывают, начиная с 1963 года, путевки на лето в Дом творчества «Малеевка». Благодаря И. Андроповой, одной из студенток В. Турбина, к хлопотам удается подключить даже могущественного председателя КГБ СССР, так что в 1969 году «неслабым, — как говорит С. Бочаров, — манием руки Андропова» Б. с супругой «семь месяцев провели в закрытой Кунцевской больнице»[309].

Тут бы, казалось, все тем же «манием руки» выдать наконец Б. жилье в столице и московскую прописку[310]. Однако то ли власти у Андропова не хватило, то ли он отвлекся на другие занятия, но прямиком из шикарной кремлевской клиники Б. перевозят в дом престарелых в подмосковном Климовске, и перспективы выглядят столь удручающими, что Ю. Лотман в сентябре 1970 года всерьез — «грех нам, что Бахтин так живет» — обдумывает планы забрать беспомощного и безденежного Б. в Тарту, с тем чтобы вскладчину, «добровольно отяготив себя сбором 10 р. в месяц», оплачивать для него съемную квартиру вместе с медицинским и бытовым обслуживанием[311].

Кто знает, могло бы и срастись, однако 14 декабря 1971 года Е. Бахтина, верная спутница мыслителя, скончалась. Б. несколько месяцев проводит в переделкинском Доме творчества, пока — уже после составленного Вяч. Вс. Ивановым письма К. Федина председателю исполкома Моссовета В. Промыслову — в конце июля 1972 года не получает наконец разрешение на прописку, а в сентябре не переселяется в купленную за свой счет однокомнатную квартиру в кооперативе «Советский писатель»[312].

Жить ему оставалось два с половиной года — в болезнях, но и в ореоле славы, ставшей к этому времени благодаря переводам на десятки языков действительно всемирной.

Соч.: Собр. соч.: В 7 т. М.: ИМЛИ РАН, 1996–2011.

Лит.: Конкин С., Конкина Л. Михаил Бахтин: Страницы жизни и творчества. Саранск: Мордовское книжное изд-во, 1993; Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным. М.: Прогресс, 1996; Бочаров С. Об одном разговоре и вокруг него; Событие бытия: М. М. Бахтин и мы в дни его столетия // Бочаров С. Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры. 1999. С. 472–520; Михаил Бахтин: pro et contra: В 2 т.