Деревья выросли с тех пор и теперь возвышались над трейлерами. Получился своего рода полог, который давал много тени и почти не пропускал солнечный свет, отчего внизу было прохладно и сыро. Эбби отхлебнула из бутылки.

— В котором жил ты?

Я показал. Трейлер со всех сторон обвивали лозы ядовитого плюща. Три листика и красный стебель — разок притронешься, и будешь потом две недели чесаться. Настоящая паутина. То, что не заросло плющом, покрылись грибком и черной плесенью. Все стекла были разбиты, входная дверь пропала, лесенка в три ступеньки — тоже. И, как, большинство соседних, наш трейлер изрешетили дробью.

— Где была твоя комната?

Я обогнул трейлер и уставился на оконный проем, где некогда висел мой кондиционер. Зияющая дыра свидетельствовала о том, что кто-то его стащил.

— Здесь был кондиционер. Он плохо работал и сильно шумел. Я подвесил его повыше, чтобы он заглушал звуки изнутри и снаружи.

Эбби кивнула:

— А скамейка?

Тропинка густо заросла сорняками, ее перегораживали поваленные деревья, по которым бегали пауки размером с ладонь. Я взял длинную палку и намотал на нее паутину, похожую на сахарную вату. Эбби смотрела на пауков, подтянув колени к груди. Мы прорвались через заросли; дважды мне пришлось переносить Эбби через упавший ствол. Жена нервно обмахивала веткой края тачки, пока я не выкатил ее на прогалинку на верху песчаного утеса.

Сделанная из распиленного пополам бревна и водруженная на два пенька, длинная скамейка стояла под раскидистой дубовой ветвью, которая нависала над рекой. Опоры давно сгнили, черви съели большую часть сиденья. Я поставил на нее ногу, и скамейка, слишком мягкая и пропитанная влагой, треснула.

Я стоял и смотрел на этот обломок эпохи. Эбби выбралась из тачки, обняла меня за талию и, положив голову мне на плечо, рассматривала то, что некогда было скамейкой. Она собиралась что-то сказать, когда я услышал…

В здешних местах это называют «таран». Можно подумать, что на тебя издалека, визжа тормозами, несется машина. Ну, знаете, этот пронзительный звук, от которого мурашки по коже. Дело в том, что здесь москиты откладывают яйца. В верховьях, где река течет медленно и много спокойных заводей, их личинки в безопасности. А потом, сделав свои дела, москиты сбиваются в стаю, десятками тысяч особей поднимаются в воздух и летят на поиски пропитания — с характерным звуком, который умеют издавать только они. Обычно человек его не слышит, если только москит не вьется у него над ухом, но стая в пятьдесят тысяч — совсем другое дело. Шум можно услышать издалека. Это знак того, что москиты проголодались. А питаются они, в общем, только одним.

Эбби тоже услышала.

— Где-то поблизости шоссе?

Я покачал головой, обдумывая наилучший путь к бегству.

— Тогда что это за звук?

И тут они на нас накинулись. Моя кожа мгновенно почернела. Я схватил Эбби, затолкал ее в тачку и покатил вниз. С каждым вдохом в гортань проникали насекомые. Эбби визжала и шлепала себя; москиты забивались в нос, в уши, в глаза, жалили в открытые места и сквозь одежду. Через несколько секунд мое тело пылало. Мы спустились с холма, миновали заросли и лужайку перед домом и влетели в недостроенный гараж. Большая часть москитов отстала, но некоторые продолжали нас преследовать, так что, когда мы достигли убежища, вокруг по-прежнему вилось целое облако. Я поднял Эбби на руки, внес в дом, усадил перед камином и принялся растирать ноги, а она убивала москитов у меня на плечах и на лице. Она залепила мне несколько оплеух, с каждым разом все сильнее. Эбби терпеть не могла москитов. Она снова размахнулась, но я перехватил ее руку.

— Дорогая, лучше не надо.

На губах, в том месте, где она меня ударила, показалась кровь.

— Ох… прости.

И тогда Эбби начала смеяться. Я смахнул с ее правой ноги последних москитов и сел. Поскольку те парни на реке швырнули в огонь почти все, что у нас было, я остался без антигистамина и подозревал, что меня ждут проблемы, если Эбби начнет опухать. Я осмотрел ее руки, ноги, лицо и шею в поисках вздувающихся волдырей, но ничего не обнаружил. Ни единого укуса. Я же, напротив, весь распух и выглядел так, будто меня накачали велосипедным насосом. Я снял рубашку, и Эбби принялась считать красные шишки на моем теле, начиная от пояса. Она остановилась, дойдя до сотни, а потом прикусила ноготь.

— Досс… Тебе больно? Выглядит просто ужасно.

Уровень адреналина у нее повысился, и она говорила быстро. Я закрыл глаза и лег на бетонный пол. В моей крови плавало достаточно яда, чтобы убить небольшое животное. Я чихнул, избавляясь от последних москитов.

— Нет, милая.

Губы у меня распухли и онемели.

— Мне хорошо.

— Что ж, я всегда хотела узнать, как ты выглядел, когда был младенцем. Теперь я знаю… — Эбби рассматривала свои руки и ноги, удивляясь отсутствию укусов. — Наверное, москиты чуют разницу.

— Какую?

— Между чистой кровью… и отравленной.

Визиту в родные места пришел конец. Лицо у меня горело, левый глаз закрылся, а левым ухом я почти ничего не слышал. Пальцы так распухли, что весло казалось вдвое толще. Если бы я мог выскочить из собственной шкуры, я бы это сделал. Я сложил вещи в каноэ, оттолкнулся от берега и покачал головой.

Картина изменилась, но рамка осталась прежней. Деревья, поросшие испанским мхом, стали выше и тоньше, но поворот по-прежнему уходил вправо изящной дугой, которая через четыреста метров скрывалась из виду, а горизонт представлял собой сплошную чащу. Сломанная скамейка осталась справа. Я не смотрел на нее. Еще два гребка, и я сделал глубокий вдох, задержав дыхание. Я посмотрел вперед, закрыл глаза и сосредоточился на том единственном, без чего не мог жить.

Эбби удержала меня здесь надолго. На целых три минуты. Когда я выдохнул, то уже ничего не чувствовал.

Солнце показалось над Форт-Самтером, а мы все разговаривали, мечтали и пытались решить, что сказать ее родителям. К большой чарлстонской свадьбе я был равнодушен — меня бы устроило все, что нравилось Эбби. Но даже дураку было ясно: Эбби и ее мачехе потребуется посредник, чтобы обговорить все детали свадьбы. Особенно той, на которую родители не дали согласия. Дело наверняка дойдет со ссоры. И да хранят нас небеса, если вмешается сенатор.

Позади нас остановился автобус, заскрежетали тормоза; в салон поднялись молодая женщина и девочка с косичками, в розовых туфельках и с розовым рюкзачком. Автобус с шипением тронулся, и Эбби коснулась ладонью моего лица.

— Давай уедем прямо сейчас.

— Сегодня?

— Сию же секунду.

— Ты не хочешь ничего планировать?

— Досс, я хотела за тебя замуж с той минуты, как мы познакомились. Поэтому давай поженимся немедленно.