Вторую половину дня Барбара Хейверс провела в Гринфорде, решив использовать остаток своего «отпуска по болезни» для визита к матери в Хоторн-лодж[16]— лечебницу с неудачным названием, где миссис Хейверс постоянно проживала последние десять месяцев. Подобно многим людям, которые, оказавшись в трудном положении, пытаются найти поддержку у других, Барбара сочла, что поездка к матери станет достойным возмещением за успешную вербовку сторонников среди друзей и близких инспектора Линли. К тому же сегодня она уже достаточно настрадалась, и ей хотелось как-то отвлечься.

Миссис Хейверс была великим мастером по изобретению спасительных уходов от реальной жизни, поскольку сама не часто возвращалась в нее. Барбара нашла мать в садике за домом, где она увлеченно складывала пазл. Крышка от коробки с игрой опиралась на банку из-под майонеза, заполненную разноцветным песком, красиво разделенным по цвету на пять перетекающих друг в друга уровней. Картинка на этой крышке изображала елейного мультяшного принца, прекрасно сложенного и демонстрирующего степень обожания, приличествующую ситуации: он надевал хрустальную туфельку с высоким каблучком на тонкую и почему-то лишенную пальчиков ножку Золушки, а две ее сводные сестры, толстые как коровы и надутые от злости, завистливо поглядывали на нее, получив вполне заслуженную отповедь.

Благодаря деликатной помощи сиделки и санитарки миссис Фло (так называли Флоренс Маджентри трое ее пожилых подопечных и их родственники) миссис Хейверс удалось успешно собрать фигурку Золушки, частично ее сводных сестер, пристроить в нужные места руку принца с хрустальной туфелькой, его мужественный торс и согнутую в колене левую ногу. Однако в тот момент, когда Барбара подошла к матери, та упорно пыталась посадить голову принца на плечи одной из сестер, а когда миссис Фло мягко направила ее руку к нужному месту, миссис Хейверс закричала: «Нет, нет, нет!» — и резко смешала всю собранную картинку, заодно перевернув банку с живописно уложенным песком и рассыпав его по столу.

Вмешательство Барбары не спасло ситуацию. Навещая приют, Барбара никогда не могла быть уверена, узнает ли ее мать, и сегодня в затуманенном сознании миссис Хейверс ее дочь предстала одной малоприятной особой, Либби О'Рурк, которую она со школьных лет считала искусительницей. Видимо, Либби О'Рурк в юности была женским воплощением Джорджи-Порджи,[17]и вина ее заключалась в том, что она поцеловалась с парнем, который считался кавалером миссис Хейверс. Этот наглый поступок вызвал у миссис Хейверс непреодолимую жажду мщения, и она начала разбрасывать картонные детали пазла и выкрикивать ругательства, расцвеченные такими языковыми перлами, каких Барбара и представить не могла в лексиконе матери, а под конец разрыдалась. В подобных ситуациях использовался особый подход: нужно было убедить мать уйти из сада, подняться в ее комнату и уговорить на достаточно долгий и внимательный просмотр семейного альбома, на страницах которого круглое курносое лицо Барбары мелькало так часто, что она просто не могла быть той самой противной Либби.

— Но у меня нет дочки — возразила миссис Хейверс скорее испуганным, чем озадаченным тоном, когда ей пришлось признать, что Либби О'Рурк, причинившая ей такие огорчения, не посмела бы оказаться в семейном альбоме. — Мамочка не разрешает мне заводить детей. У меня есть только куклы.

Барбара не знала, что на это ответить. Ум ее матери так часто совершал почти непредсказуемые и извилистые путешествия в прошлое, что она давно оставила тщетные попытки возращения миссис Хейверс в реальность при помощи каких-либо доводов. Поэтому, отложив альбом, она не стала больше возражать, аргументировать или взывать к разуму. Она просто взяла один из красочных туристских журналов, которые обожала просматривать ее мать, и провела полтора часа, сидя на кровати бок о бок с женщиной, забывшей даже о том, что она родила дочь, и разглядывая вместе с ней живописные пейзажи Таиланда, Австралии и Греции.

Именно во время этого просмотра сознание Барбары наконец пробило внутреннюю оборону и мысленный голос, ранее осуждавший действия Линли, начал вести спор с новым голосом, допускавшим, что ее собственные действия можно назвать непродуманными. В ее голове происходила своеобразная бессловесная дискуссия. Одна сторона настаивала, что инспектор Линли — отвратительный педант. Другая возражала, что, даже будучи педантом, он не заслуживает ее предательства. А она поступила как предатель. То, что она приехала в Челси и жаловалась на него его близким друзьям, трудно назвать поведением преданного друга. С другой стороны, он сам также предал Барбару. Присвоив себе право усилить меру ее официального наказания и отстранив ее от участия в новом деле под надуманным предлогом, что ей, мол, нужно ненадолго затаиться, он наглядно показал, на чью сторону он встал в ее борьбе за спасение профессиональной шкуры.

Вот такой жаркий спор бушевал в ее душе. Он начался, когда она, листая с матерью журналы, утешала больную яркими рассказами о счастливых временах, проведенных на Крите, в Микенах, Бангкоке и Перте. Он продолжался с неослабевающей силой, когда она уже под вечер ехала из Гриифорда обратно в Лондон. Даже включенная на полную громкость добрая старая запись группы «Флитвуд Мак» не смогла заглушить спорящих голосов в голове Барбары. Потому что всю поездку в пение Стиви Никс вплеталось меццо-сопрано совести Барбары, и эта нравоучительная кантата упорно отказывалась исчезнуть из ее головы.

«Он заслужил, заслужил, заслужил это!» — беззвучно кричал голос ее обиды.

«Но как ты сама при этом выглядела, моя милая?» — вопрошал голос ее совести.

Барбара все еще не нашла ответа на этот вопрос к тому моменту, когда прибыла на Стилс-роуд и ловко втиснула свою «мини» на парковочное место, только что покинутое автомобилем, едва вместившим женщину с тремя детьми, двумя собаками и чем-то похожим на виолончель

с ножками. Закрыв свою машину, она устало потащилась в сторону Итон-Виллас, смакуя чувство усталости, поскольку усталость предвещала сон, а сон предвещал угасание жаркого спора внутренних голосов.

Однако когда Барбара свернула за угол и подошла к желтому эдвардианскому дому, за которым находилось ее крошечное жилище, то услышала другие голоса. Новые, реальные голоса доносились с выложенной плитами площадки перед окнами квартиры цокольного этажа. И один из этих голосов — детский — окрасился оттенком ликующей радости, как только Барбара вошла в ярко-оранжевую калитку.

Барбара! Привет, привет! Мы с папой пускаем мыльные пузыри. Иди к нам и посмотри. Когда они попадают на свет, то сияют, как радуга. Ты видела такое, Барбара? Ну же, смотри, смотри!

Девочка и ее отец сидели на деревянной скамейке перед их квартирой, причем дочь была озарена последними лучами заходящего солнца, а отец скрывался в глубокой тени, прорезаемой огоньком его сигареты, похожим на светлячка. Отец нежно погладил дочку по голове и встал с присущей ему церемонностью.