– Вчера.

– Ну, вчера я с ней и сама разговаривала…

– Тогда зачем спрашиваешь?

– А о чем еще мне тебя спрашивать?

В этом она была права. Общих тем для разговора у них почти не осталось. Арсению нелегко было смириться с тем, что это так, но и врать он не привык. Ни другим, ни тем более себе.

– Мне осталось всего десять занятий, – сообщила Инга. – Так жалко! Я бы взяла еще один курс…

Последнюю фразу она произнесла осторожным тоном, понимая, что ему вряд ли понравится ее намерение.

– Сколько он стоит? – спросил Арсений.

– Я пока точно не выясняла. Но в принципе здесь все недорого, ты же знаешь.

– Знаю.

– Так мне узнавать?

– Узнавай.

Никакой радости от того, что дочь останется в ашраме на очередной курс по изучению непонятно чего, Арсений не испытывал. Но чем он мог бы ее оттуда выманить?

– Ведь это настоящая медицина, – сказала Инга. – Ну, считай, что у меня такая специализация. Сюда из Штатов приезжают, между прочим, и из Англии тоже.

Что в Штатах и в Англии тоже есть люди, не могущие ни к чему приладиться в жизни, Арсений не сомневался.

– Именно сюда хотел попасть Колумб, – сообщила Инга.

– В ашрам?

– На это побережье. Здесь настоящий рай, папа. А, вот что! – вспомнила она. – Я вчера один книжный магазинчик нашла, и в нем, представляешь, весь Достоевский продается. На русском языке. И Крупская тоже. Полное собрание сочинений.

– Надеюсь, Крупскую ты не купила?

– У меня денег нет! – засмеялась Инга. И торопливо добавила: – Ну, мне пора. У нас арчана сейчас.

– Что-что у вас сейчас? – спросил Арсений.

И тут же подумал: «Зачем спрашиваю? Разве меня интересуют подробности?»

Он не обиделся бы, если бы она не ответила. Но Инга ответила, конечно.

– Песнопение божественных имен, – объяснила она. – Их сто восемь.

– А-а… Ну, не пропадай.

– Я и не пропадаю.

Она в самом деле звонила каждый день, в этом смысле сердиться на нее не приходилось.

Да и ни в каком смысле Арсений не мог на нее сердиться. Он испытывал к дочери только острую жалость и давно уже не понимал, что могло бы помочь ему эту жалость избыть.

Засыпать снова уже не стоило. Холодный душ и горячий кофе помогли проснуться окончательно. Очередной день его жизни начинался ощущением бессмысленности, но к этому он за последние пять лет привык настолько, что наконец-то перестал об этом думать.

Выпив кофе, он вспомнил, что не включил айпад, и пошел за ним в комнату с арочным окном; наверное, ее можно было считать гостиной.

На низком журнальном столике стояла недопитая бутылка шампанского и допитая – коньяка. Арсений вспомнил, как допивал ее вчера в одиночестве после того как Майя ушла.

Это было ненужное воспоминание. Вообще, он решил больше о Майе не вспоминать. Сдуру сунулся в ту сферу жизни, которая принадлежит таким женщинам, как она, и хорошо, что вовремя опомнился и отшатнулся.

Он включил айпад, посмотрел новости – российские, мировые, экономические, биржевые, ай-ти. Это был привычный набор, в последнее время Арсений пробегал этот ряд машинально. Он смолоду приучил свой мозг к обобщениям только на основе достоверных фактов – вернее, это было врожденное его свойство, видимо, – и это позволяло ему не тратить время зря.

Сейчас это свойство было особенно полезно: помогало не тратить понапрасну не только время, но и эмоциональные силы. Иначе все они ушли бы на то, чтобы как-то соотнести себя с безумием, которое нарастало с каждым днем.

Вот требуют возбудить уголовное дело против режиссера, потому что какие-то люди заявили, что его спектакль оскорбил их религиозные чувства. Вот к какой-то девчонке пришли с обыском из-за записи в Фейсбуке. Что дальше – кого-нибудь на Красной площади расстреляют? Или его самого обвинят в шпионаже за общение с американцами? Он не мог поверить, что все это происходит наяву, и не знал, что увидит, когда в следующий раз вернется из Европы или из Америки домой.

Впрочем, домой – это условное обозначение. Не считать же домом эту квартиру. Ее покупку можно было назвать удачной, но удача, а вернее, удачливость не делает человека счастливым; это Арсений понял еще на исходе молодости.

Когда он одевался, чтобы ехать в офис, позвонила Аня, и ему пришлось разговаривать с ней по громкой связи, потому что у него уже не оставалось ни одной лишней минуты, чтобы бросить завязывать галстук и слушать ее. Да Аня и не ограничилась бы минутным разговором.

Она предложила встретиться вечером, сообщила, что соскучилась, объяснила, почему скучает о нем и что при этом происходит в ее организме. Странно было слышать ее голос с чувственными придыханиями и чувственные же ее слова, звучащие так громко.

Арсений завязал галстук и сказал, что позвонит ей вечером.

В общем, у него сегодня вышло обычное утро делового человека. Не то чтобы счастливого, но и не как-нибудь по-особенному несчастного, нечего Бога гневить.

Выходя из гостиной, он услышал тоненький звон и обернулся. Одна из серебряных рюмок – та, из которой вчера пила Майя, – почему-то опрокинулась. А, это он бросил рядом с ней коробочку, из которой достал новый галстук, от этого она накренилась и вот теперь упала.

Звук, с которым рюмка коснулась стеклянной поверхности стола, был пронзителен и звенел радостью. Арсения удивило такое сочетание, а еще больше удивило, что он, лишенный музыкальных способностей, расслышал его.

За двадцать пять лет, прожитых в Москве, Майя не привыкла считать московские зимы суровыми.

«Но розы севера полезны русской розе…» – это, может, и не про нее в том смысле, что не совсем она русская. Но сибирская совершенно. Мороз, ветер, метель и пыль снегов – во всем этом она всегда чувствовала себя своей не меньше, чем в праздничных сумерках московских бульваров.

Праздничными Майя назвала их сейчас машинально, но как только назвала, то сразу и поняла почему: из-за иллюминации, украсившей их задолго до Нового года.

На Тверском бульваре, по которому она шла из издательства, с деревьев свисали длинные стеклянные сосульки, и по ним стекали одна за другой переливчатые электрические капли.

И фонари в Новопушкинском сквере тоже были похожи на светящиеся капли, только большие и неподвижные.

Старинный особняк, в котором угнездился ресторан «Пушкин», весь состоял из множества маленьких лампочек и напоминал поэтому волшебный дворец из пушкинских же сказок.

Сверкали ледяные скульптуры, подсвеченные разноцветными лучами.

И переливался, светился, мерцал, завораживал этот световой поток на всем пространстве бульвара, и казалось, что праздник не закончится никогда.