– Ладно. Артур рассказал тебе о… нас?

– Рассказал, – ответил я и кашлянул.

Барбара кивнула, глядя на меня:

– И?.. Что ты думаешь?

– Вы не нуждаетесь в моем разрешении. – Я ощутил, как отец деликатно тронул меня за локоть.

– Но нам хотелось бы знать, какие чувства ты испытываешь по этому поводу. – Барбара сложила руки на проступающих под одеялом коленях. Пальцы у нее были без колец и очень черные; пластмассовый идентификационный браслет был слишком велик для ее запястья.

– Я испытываю самые разные чувства, – ответил я. – Чувствую страх за мать. – Я помолчал. Артур поерзал на своем стуле. Барбара одобрительно кивнула. – И кажется, боюсь и за отца тоже.

– Почему? – спросила Барбара. – Из-за… – взмахнула она рукой, обозначая больницу и свое место в ней.

– Я не знаю почему. Потому что он меняется. Потому что сейчас он другой и будет меняться еще и еще. Это звучит несколько бессмысленно. Я просто так чувствую.

– Я не буду меняться, – возразил отец.

– Будешь. Ты сам хочешь. И ты должен. Ты больше уже не будешь несчастным. Ты изменишься. Проявится твое самое лучшее и смелое «я». Возможно, я не имею права говорить так, но ты знаешь, что я-то точно знаю, каково это.

Я ощущал себя более чем напыщенным и нелепым, однако ни одно слово из моей дрожащей речи не далось легко или быстро. Я в полной мере сознавал, насколько неуместно сыну анализировать романтическое увлечение отца, и чувствовал, как каждое сказанное слово выпускает когти и дерет мне горло, пока я произношу его.

– Я рада, что ты воспринимаешь все именно так, – отозвалась Барбара. – Я была уверена, что так будет, потому что именно это и предсказывал мне твой отец. Знаешь, дожидаясь, что ты придешь меня навестить, я так разнервничалась. У меня у самой двое детей, и я знаю, что, когда дело касается родителей, дети – самые твердолобые республиканцы на свете. Разве я не права?

– Совершеннейшая правда, – согласился Артур.

– Мои собственные дети задали несколько трудных вопросов. Может быть, я сама усложнила себе жизнь, потому что не хотела им лгать. Поэтому они потребовали ответа, как это Артур может приходить и оставаться у нас, когда у него имеется жена, живущая в какой-то миле от нашего дома. Они не понимали, что же за женщина их мать, если пускает в свою спальню мужчину, не благословив эти отношения таинством брака. Дело в том, что их отец был человек религиозный, я – нет, но я никогда не мешала им верить. Это их способ ощутить отца рядом с собой. Когда они молятся Богу, то на самом деле обращаются к родному отцу, который умер, когда они были еще маленькими. И ты же знаешь, какие в этом городе нравы. Они не понимали, как это чернокожая женщина может быть с белым мужчиной.

– С евреем, – поправил Артур. – Но вряд ли это могло помочь делу.

– Ничего не могло помочь. Они начали относиться ко мне так, будто я развратная женщина. Перестали нормально учиться, перестали исполнять работу по дому, не смотрели на меня, когда я обращалась к ним. Не зря говорят, никакое наказание не сравнится с ненавистью ребенка. Я не знала, что делать. Все стало настолько плохо, что я подумала, не прекратить ли мне всякие отношения с Артуром и не вернуться ли к той жизни, какую вела до встречи с ним, пусть даже мне снова будет одиноко и страшно. И вот тогда вмешался твой отец. Он все исправил, когда казалось, что ничего уже нельзя сделать. Он пришел к моим детям, к Вейну, которому шестнадцать, и к Делии, которой только на прошлой неделе исполнилось тринадцать, и сказал им, что любит их мать всей душой, со всей заботой и уважением, с какими мужчина когда-либо любил женщину. Он сказал, что больше всего на свете хотел бы заботиться обо мне и о них. И он раскрыл свои объятия моим детям, и мои дети раскрыли объятия ему, и все успокоилось. Мы снова семья. Ты слишком взрослый, Дэвид, ты уже мужчина, поэтому я не могу сказать, что буду заботиться о тебе, поскольку тебе не нужна такая забота. Но я хочу сказать то, что сказал твой отец моим детям: я люблю твоего отца. Я хочу, чтобы ты знал: мужчина, который приходится тебе отцом, мужчина, давший тебе жизнь, нашел женщину, которая в его объятиях ощущает себя словно в раю. – Барбара замолчала.

К ее соседке по другую сторону занавески тоже пришли посетители. Я слышал их сварливые, какие-то несчастные голоса. По громкой связи вызывали врача. И я понял, ощутив настоящий панический страх, что вот-вот разревусь. Словно корка льда на пруду, прочность которой ты недооценил, мое самообладание треснуло под тяжестью чувств – и я провалился. Я таращился на занавеску, разделявшую палату, и прислушивался к голосам.

– И что теперь? – произносил мужской голос. – Еще раз, и еще раз, и еще?

По открытой двери негромко постучали. Это пришла сестра Барбары, Рита, и дети Барбары, Вейн и Делия. Рита выглядела старой и худой как щепка. Волосы у нее были седые и неухоженные. Рита слегка прихрамывала, опираясь на большую черную трость, более подходящую для здоровенного мужика. Плащ был расстегнут, виднелась подкладка. Рита казалась смущенной и встревоженной.

– Извини, – сказала она. – Они не захотели слушать. Я им говорила, что сегодня они не могут с тобой увидеться, но…

– Привет, мам, – произнес Вейн.

Подстричь волосы короче, чем у него, было просто невозможно. Он носил громадные очки в коричневой оправе и белую рубашку с пуговками на углах воротника. Лицо у него было как у мальчика с плаката, призывающего народ жертвовать в Фонд колледжа для чернокожих. Делию, похоже, тянуло куда-то в противоположную сторону. Волосы у нее были уложены в стиле афро, она была в красной футболке с круглым вырезом, в синих джинсах и драных кедах. Казалось, что она накрасила губы, но кто-то в последнюю минуту стер помаду.

– Мы поклялись на Библии, – заявила Делия. – Мама, мы каждый вечер обещали Богу, что придем тебя навестить. – Она подошла к кровати и опустила голову на плечо Барбары, а потом посмотрела на меня и улыбнулась.

Отец представил меня Рите, Вейну и Делии. Рита лишь слегка коснулась моих пальцев, когда я протянул руку. Вейн держался холодно и деловито. А когда я протянул ладонь Делии, она спрятала руки за спину и сказала: «Нет!» Это была всего лишь детская глупость, дразнилка, но я все равно почувствовал себя ужасно неловко.

Барбаре позволяли принимать посетителей только по полчаса в день, и бóльшая часть этого времени уже прошла. Я решил, что ее дети предпочли бы побыть с ней наедине. Теперь, когда собралась вся семья, я уже не чувствовал, что нужен здесь. Я объявил, что ухожу. Барбара пыталась удержать меня, и тогда Артур сказал, что идет со мной. Но было видно, что он хочет последние пять минут побыть с Барбарой, побыть с детьми, вернуться с ними домой, когда медсестра объявит, что пора уходить. Я соврал, что у меня назначена встреча. Сказал всем до свидания, неловко помахал и вышел в коридор, шагая быстро и надеясь, что приближаюсь к выходу. Руки у меня тряслись. Я решил, это из-за того, что я странно чувствовал себя рядом с новой родней отца. Однако, пока я спускался в лифте и у меня была минута на размышления, до меня дошло, что последние полчаса я вспоминаю, как в этой самой больнице, возможно, на этом самом этаже, три с половиной года назад все Баттерфилды приходили в себя после дыма, огня, потрясения и ужаса.