Вернуться бегом к машине, захлопнуть дверцу и уехать к чертовой матери из этого города. Желание возникло спонтанно, и она едва не поддалась ему, но удержалась, напомнив себе, что зашла слишком далеко, чтобы снова убегать.

Вдоль забора, там, куда не добралось лезвие косилки, сохранились небольшие островки белых полевых цветов. Не задумываясь о том, что делает, действуя исключительно под влиянием чувств, Рэчел нарвала хрупких белых цветочков и осторожно положила их рядом с другими на могилу Мери-Джо.

Она еще раз взглянула на претенциозное надгробие Джексона Бардела и горько усмехнулась. Пусть себе довольствуется пластиковыми подношениями — заслужил.

На кладбище были и другие Макдональды, предположительно родные Мери-Джо, но она лежала отдельно от них. Ее похоронили в сторонке. Из-за того, что самоубийца?

Но ведь и Джексон Бардел тоже считался самоубийцей.

Люк Бардел отнял у нее мать. Но и свою тоже потерял. По большому счету, это уже не имело значения.

Но мысль эта никак не шла из головы, пока она заводила мотор.

Люк выступил из тени густых зарослей, не торопясь, прислушиваясь к удаляющимся звукам урчащего двигателя. Машина под стать хозяйке. Белая и безликая, с автоматической коробкой передач и холодным кондиционированным нутром.

Однако представлял он ее себе не такой. Она виделась ему обнаженной, на дорогой коже. И рано или поздно так будет.

Люк и не подумал подойти к могиле Джексона Бардела. Старик остался в прошлом. Он выбросил его из своей жизни, из своих мыслей. Не думал о нем, не вспоминал. Приблизившись к могиле Мери-Джо, Люк посмотрел на белые цветы, которые оставил сам, и те, что лежали теперь с ними рядом.

Присев на корточки, дотронулся до одного букетика, перевернул. Мери-Джо была полной противоположностью Рэчел Коннери. Добрая, нежная, беспомощная и непритязательная во всем. Но что-то подсказывало ему, что Рэчел ей бы понравилась. Она заключила бы ее в свои теплые объятия, погладила по голове, нашептала бы какие-нибудь нежные слова, столь необходимые каждому ребенку.

Так Мери-Джо и делала, когда он был маленьким.

Люк посмотрел на массивное надгробие Джексона, проверяя себя, ожидая прилива ярости, которая накатывала порой в самые неожиданные минуты. Сейчас же ярость отступила, спряталась в какой-то тесный, темный уголок, куда никогда не заглядывал свет. Хорошо бы там и осталась.

Но, конечно, она никуда не делась. И Люк не мог, как ни старался, изгнать этого неистового демона убийственной ненависти. Он нес свой крест, мило улыбаясь несчастным, которые передали немалые сбережения в ловкие руки Старейшин. И тем самым становился их соучастником.

Люк хорошо знал дом Эстер — годы не смогли стереть воспоминаний. Знал, какое окно не закрывается на задвижку, какие ступеньки скрипят, сколько сиропа от кашля старуха высасывает каждый вечер, пока дымит сигаретой и смотрит телевизор в своей затхлой спальне. Старый док Карпентер всегда снабжал ее про запас, и Люк сомневался, что она изменила своим привычкам. Сильный кашель, остановить который не могли никакие лекарства, никакой кодеин, вызывали сигареты, которых она выкуривала по пачке в день. Сироп дока Карпентера вгонял ее в блаженный наркотический сон.

Он всегда испытывал злорадное удовольствие при мысли о том, что дурные привычки рано или поздно доведут старую ведьму до жутких запоров.

Интересно, чутко ли будет спать Рэчел в этом затхлом мавзолее? Услышит ли, как он откроет заднее окно? Как поднимется по лестнице? Откроет дверь?

Почувствует ли, когда он стянет с нее простыню? Интересно, в чем она спит? Лето жаркое, а Эстер не сторонница кондиционеров и открытых окон. Достанет ли Рэчел здравого смысла лечь в постель голышом?

Пока какого-то особого здравомыслия она не проявила. Смелая, но глупая. С нее станется закутаться во фланелевую рубашку и обливаться потом, мучаясь кошмарами, в которых он врывается и насилует ее.

Рэчел и понятия не имеет, кто настоящий враг. Кто угрожает ее непорочной плоти и обледеневшей душе. Настоящий враг живет в ней самой, внутри этого тощего, сердитого тела, которое она так отчаянно защищает.

Зачем, черт возьми, Стелла вообще родила ребенка? И что такое сотворила, чтобы настолько все испортить? Даже такая простушка, как Мери-Джо, без денег, без образования, умудрялась быть прекрасной матерью, пока не повесилась в сарае Джексона. На распухшем лице застыли слезы, и Люк простил ее.

Но Джексона — никогда.

Проклятье! Люк ненавидел этот город, людей, воспоминания, закрадывавшиеся под кожу и вызывавшие нестерпимый зуд. Он предпочитал держаться в сторонке и скупал ровно столько собственности, чтобы владеть этим городом и людьми в нем. Об этом знал Лерой, об этом знал Колтрейн. Об этом знали едва ли не все, кроме Эстер Блессинг.

Она пристрелила бы его, если б увидела, в этом Люк не сомневался. Если док Карпентер урезал ей кодеин или если старость отняла сон, она может услышать, как он поднимается по лестнице. И тогда без колебаний проделает в его башке дырку больше той, что убила ее драгоценного сыночка.

Что ж, так тому и быть. Жизнь в Нью-Мехико слишком пресная. Он представил заголовки бульварных газет, и кривая усмешка тронула губы.

Да, он готов, но не раньше, чем заполучит Рэчел Коннери в свою постель. Он не покинет этот мир, не закончив дело.

В кухне Эстер преобладали мясо и картошка. Она поставила перед Рэчел тушеное мясо и плавающую в жиру вареную картошку, и Рэчел воззрилась на свою тарелку в немом отчаянии. Она не могла заставить себя съесть это и знала, что должна. Не могла заставить себя уйти, хотя и стоило бы.

Окна у нее в комнате были наглухо закрыты, неподвижный воздух не лез в горло. Эстер нехотя дала ей маленький электрический вентилятор, но его усилий не хватало, чтобы создать хотя бы видимость ветерка.

Рэчел разделась до майки и трусиков и в поиске облегчения села перед вентилятором. Шум орущего телевизора доносился даже сквозь закрытые двери. Шел двенадцатый час — сколько еще старуха будет его смотреть?

Вооружившись пилкой для ногтей, ей удалось открыть одно из окон, но легче не стало. Даже неяркий электрический свет, казалось, добавлял жары и духоты. Рэчел щелкнула выключателем, легла на узкую, с комковатым матрасом, кровать и устремила взгляд в темноту.

Присутствие Люка в этом доме, в этой самой комнате ощущалось довольно остро. Логика подсказывала, что он должен был проводить здесь много времени, но она не могла представить, чтобы ребенку было уютно в таком безжизненном, мрачном месте.

Рэчел перевернулась на живот, прислушалась к собственному дыханию. Смех из «ящика» эхом разнесся по дому, и у нее почему-то возникло странное чувство, что персонажи полуночной комедии на самом деле смеются над ней.

Завтра она уедет, пообещала себе Рэчел. Архивные записи пропали, кладбище не сказало ровным счетом ничего, и никто из горожан, похоже, не горел желанием разговаривать с ней о святом, вышедшем из их среды. Вот отыщет развалины дома, где рос Люк, и — прощай, Коффинз-Гроув — умчится отсюда на полном газу. Рэчел сильно сомневалась, что шериф Колтрейн остановит ее за превышение скорости.