Искушенный во фракционных интригах, наш герой сразу же после своего назначения в Наркоминдел «взял быка за рога». Он попытался выступить в роли правой руки наркома, а также стать куратором советского полпреда в Берлине — тот был живым воплощением единственного «окна в Европу», которое оставалось открытым для большевиков. Однако и Чичерин, и Иоффе быстро поставили амбициозного карьериста на место, хотя и не отказывались от его услуг там, где считали это необходимым.

Неудержимая энергия Радека, плохо сочетавшаяся с рутиной дипломатической работы, вызывала у берлинского полпреда растущее раздражение, и Иоффе неоднократно жаловался в Москву: я посылаю вам сотни запросов, «вы на все это даже не отвечаете. Так работать нельзя! Что же Вы хотите, чтобы я просто принимал тут с немцами решения, не считаясь с Вами?! Ведь придется так поступать. Не могу же я серьезно считаться с планами Радека и его указаниями, чтобы я ждал его „решений“»[241]. В другом письме Иоффе писал Чичерину: «Я очень сожалею, что добился от Вас назначения Радека, который вместо того, чтобы информировать меня о положении дел, за что он взялся, считает нужным только сообщать мне о своих личных гениальных планах и проектах»[242].

На первых порах Радек умело лавировал между наркомом и полпредом, однако нараставший конфликт между ними поставил его перед необходимостью выбирать чью-то сторону. Наученный горьким опытом брестской оппозиции, он предпочел поддержать сильнейшего. В тех условиях это означало политического деятеля, беспрекословно следовавшего ленинским указаниям. Таковым был Чичерин, лично преданный вождю большевиков, за что последний гарантировал ему полную поддержку. Даже в самые острые моменты конфликта между наркомом и полпредом Ленин увещевал последнего: «Работать с Чичериным можно, легко работается, но испортить работу даже с ним можно… Вы не считаетесь с ним, а без ведома и разрешения наркома иностранных дел, конечно, послы не вправе делать решающих шагов»[243].

Принятие стороны наркома привело к дальнейшему охлаждению отношений Радека с полпредом Иоффе. Уже 28 мая 1918 го-да он писал последнему: «Ваше согласие на устройство всяких комиссий в Берлине нас крайне беспокоит. Оно означает перенесение Комиссариата иностранных дел в Берлин. Так как Вы не можете быть в курсе этих всех вопросов, придется послать каких-нибудь пятьдесят человек. Я лично заявляю, что если это случится, я брошу работу и буду публично против этого. Нельзя в столице победителя концентрировать дел побежденного»[244]. К июлю легко ранимый и обидчивый Иоффе[245] вообще перестал информировать руководителя Среднеевропейского отдела НКИД о положении дел в Берлине. Их отношения вернулись в нормальное русло только в октябре, когда на повестке дня оказалась революция в Германии, в вопросах подготовки которой Радек разбирался лучше, чем кто бы то ни было в Москве. Но об этом речь пойдет ниже.

Пока же Чичерин в переписке с Берлином защищал Радека от нападок Иоффе, признавая, что его сотрудник — явление уникальное и весьма далекое от канонов дипломатии. В ответ на очередную жалобу полпреда нарком отвечал, что благодаря шокирующим манерам и бесцеремонности Радек добивается у сотрудников германского посольства в Москве того, чего не удается сделать по обычным дипломатическим каналам. При этом Чичерин не скрывал, что мириться с подобными эскападами его заставляет чрезвычайность ситуации в стране: «Вы забываете обстановку нашей работы, как раз дефекты Радека делают его особо ценным»[246].

Если говорить о радековских адресах в Москве 1918 года, то это прежде всего здание гостиницы «Метрополь», где находился Наркоминдел. Вторым знаковым адресом стал особняк предпринимателя Берга в Денежном переулке на Арбате, который был реквизирован большевиками для размещения там посольства Германии. Именно в гостиной этого особняка 6 июля левоэсеровскими террористами был убит посол граф Мирбах. Радек первым из лидеров РКП(б) после удавшегося покушения оказался в Денежном переулке, вслед за ним туда прибыл и Ленин. Согласно воспоминаниям германского военного представителя майора Карла фон Ботмера, именно появление Радека «в боевом облачении», обвешанного гранатами, помогло не допустить паники среди персонала, которая грозила обернуться дальнейшими жертвами[247].

Председатель Совнаркома выдал сотрудникам германского посольства охранную грамоту за личной подписью и направил полпреду Иоффе следующую телеграмму: «Сегодня в 2 часа дня двое неизвестных, пробравшись с подложным документом от Чрезвычайной комиссии в германское посольство, бросили бомбу в кабинет графа Мирбаха. Граф Мирбах, тяжелораненый, скончался. Правительство, представители которого немедленно посетили германское посольство и выразили ему свое негодование по поводу этого акта политической провокации, принимает все меры к обнаружению убийц для предания их чрезвычайному Революционному трибуналу. Усилены меры для охраны немецкого посольства и германских граждан»[248].

Действительно, после убийства Мирбаха здание германского посольства превратилось в осажденную крепость. Из окрестных домов были выселены жильцы, во всем квартале оборудованы пулеметные гнезда. Оставшиеся дипломаты усилили давление на советское правительство, требуя сатисфакции. Первоначально речь шла об отзыве посольства, но кайзер Вильгельм II высказался против такого шага, настаивая на необходимости дальнейшей поддержки большевиков «при любых условиях». После этого акцент в нотах германских дипломатов был перенесен на обеспечение достаточной охраны персонала дипломатической миссии[249].

13 июля посланник Курт Рицлер, ставший местоблюстителем посла, сообщал в Берлин, что Чичерин признал ненадежность красноармейцев, участвующих в охране здания в Денежном переулке, и обещал по мере возможности заменить их латышскими стрелками. «У меня складывается впечатление, что ввиду признания своей слабости правительство впало в апатию»[250]. Это никак не относилось к Радеку, энергия которого не знала границ. Именно он встретил на подступах к Москве нового посла Германии Карла Гельфериха (чтобы не стать жертвой очередного теракта, тот вышел из поезда на подмосковной станции Кунцево) и провожал его до границы на обратном пути в Берлин, куда Гельферих вернулся уже спустя десять дней. Посол фактически бежал из России, посчитав дни большевиков сочтенными и призывая Берлин и Ставку к возобновлению военных действий на Восточном фронте[251].

Как будто специально именно в момент его отъезда на пограничной станции Орша начался мятеж красноармейских частей, не желавших подчиняться командованию. Радек должен был обеспечить и безопасность Гельфериха, и его свободный переезд на германскую сторону линии фронта. Ему удалось и то, и другое, 8 августа он докладывал Чичерину: «Местный дебош совсем ничтожного характера ликвидирован без кровопролития, с музыкой провожал Гельфериха до демаркационной линии. Известите Рицлера, что он беспрепятственно проехал. Продолжительный разговор с ним оставил у меня успокаивающее впечатление»[252]. Это подтвердил Чичерин в телеграмме полпреду Иоффе: «Гельферих отрицал самым категорическим образом существование какой-либо перемены