Однако когда Джесси развернула перед нами обрывок ткани, мы увидели, что с одной стороны он покрыт масляными красками, и с ужасом поняли, что это вовсе не грязный лоскут, а картина. Кто-то аккуратно вырезал холст из рамы, а затем искромсал ножом или бритвой и опалил почти до неузнаваемости. Впрочем, Энни сразу узнала полотно, поскольку это был ее собственный портрет на голубом фоне, обычно стоявший в мастерской у стены, среди прочих непроданных работ. Теперь же он был безнадежно испорчен.

— Я и решила, что картина хозяйская, — сказала Джесси. — Только не поняла, мистер Гиллеспи ее сам выкинул или как.

В ту пору было немыслимо, чтобы Нед уничтожил полотно — иногда он использовал холсты повторно, нанося краски поверх. Неизвестно, как долго портрет Энни пролежал в яме для золы — возможно, несколько дней. Поскольку Нед не хватился портрета, вряд ли он его высоко ценил. Картина была довольно старой и не годилась на продажу. Тем не менее сам факт варварского уничтожения и возможная угроза для других, более ценных полотен потрясли нас до глубины души. Энни рассказала, что вечером, увидев истерзанный портрет, Нед был крайне огорчен. Не в силах бросить холст в камин, он отнес его в палисадник, вновь закопал в яме для золы и минут десять стоял, молча глядя на кучу пепла, прежде чем вернуться в дом.

Когда Нед и Энни обыскали комнату Сибил, худшие опасения подтвердились. Под кроватью обнаружилась бритва Неда и рама от картины с голубыми обрезками холста по краям — неоспоримое доказательство. Насколько мне известно, Сибил присутствовала при обыске и закатила истерику, когда Нед заглянул под кровать.

С того дня девочке запретили входить в мастерскую. В качестве наказания Гиллеспи обещали отменить празднование Хогманая — главное событие для шотландских детей, которые с нетерпением ждали его целый год, ведь в этот день им разрешалось не ложиться допоздна. Угроза лишиться заветного праздника была для Сибил единственным настоящим наказанием, и потому девочка пообещала вести себя хорошо.

* * *

После этих событий Энни начала терзаться мыслями, что из нее вышла плохая мать. Когда Мейбл вновь предложила показать Сибил специалисту по нервным болезням, Энни отмахнулась, зная, что Нед придет в ужас от мысли, будто у Сибил не все в порядке с головой. Видимо, от отчаяния она прониклась идеей, что причина плохого поведения дочери кроется в городской жизни.

— Это же вредно для нее, Гарриет, — повторяла Энни. — Дым, копоть, сидение в четырех стенах всю зиму… — Она стала рассуждать о том, чтобы увезти дочерей на побережье, в надежде, что морской воздух вдали от Глазго исцелит девочку. — Нужно забрать ее из города.

Так сложилось, что Уолтер Педен унаследовал домик в Кокбернспате и пригласил Гиллеспи пожить у него несколько недель, включая Рождество. Неду, Энни и детям предназначалась единственная полноценная спальня, а Мейбл (которую тоже пригласили) — смежная с ней комнатушка, где раньше держали гусей. Сам же Педен утверждал, что будет счастлив приютиться на матрасе у камина, в крохотной гостиной.

К сожалению, для меня места не нашлось. Когда зашла речь о поездке, Нед предложил, чтобы мы с Мейбл поселились в бывшем птичнике вместе, но после того, как Педен описал его крошечные размеры, несостоятельную идею отвергли. Пожалуй, при желании я бы могла снять комнату в ближайшем пансионе, но мне было неплохо и в Глазго. Моя хозяйка квартиры и ее дочери пригласили меня к себе на Рождество, а вечером я собиралась навестить Элспет, которая ничего не праздновала, считая обычай языческим.

Стоило мне определиться с планами, как вдруг — шестнадцатого декабря, через несколько дней после отъезда Педена и Гиллеспи — неожиданно объявился отчим и пригласил меня на рождественский обед в «Гранд-отель». Учитывая отвращение Рэмзи к переписке, письмо было подвигом с его стороны. Я же обрадовалась, что он не только помнил обо мне, но и хотел провести со мной Рождество. Чем ближе был назначенный день, тем с большей радостью я предвкушала нашу встречу и, возможно, немного нервничала.

Утро двадцать пятого декабря выдалось морозным и ярким. Столик в «Гранд-отеле» был заказан на дневное время, и Рэмзи предложил встретиться в час в чайной комнате, прежде чем мы поднимемся на обед. Тщательно продумав наряд, я пришла значительно раньше, и мне указали наше место у окна. Просидев там с полчаса, я забеспокоилась, не забыл ли отчим о встрече, но выяснилось, что мы не поняли друг друга, и он нетерпеливо дожидался меня наверху, в ресторане. Неудачное начало испортило Рэмзи настроение: он грубил официантам и брюзжал на меня; вино было слишком холодным, а говядина — чересчур жилистой. Только к десерту он немного смягчился и предложил отвезти меня домой в своем экипаже.

— Вы очень любезны, сэр. Буду премного благодарна.

Мне вдруг пришла в голову идея показать отчиму свои комнаты, если у него найдется свободный час. В Квинс-Кресент было довольно мило — чудесный сад с каменным фонтаном; хозяйка, миссис Александер, содержала дом в чистоте; в мою гостиную заглядывали утренние лучи; я сама сшила шторы и украсила каминный экран аппликациями и сухими цветами. Возможно, моя обитель и была скромна, но в ней я начала самостоятельное существование и считала ее домом. Сейчас мне кажется, что я жаждала родительского одобрения. Точнее, даже не одобрения — просто надеялась, что Рэмзи интересуется мной и захочет посмотреть, как я живу.

Экипаж примчал нас на Квинс-Кресент в считаные минуты. В порыве гостеприимства я упустила из головы, что Рэмзи хорошо знает Глазго, и увлеченно показывала ему местные достопримечательности. Когда, забыв о его презрении к «сладенькому», я махнула рукой в сторону шоколадной фабрики, он покосился на фасад здания и процедил: «Угу» — единственное слово за всю дорогу, — в которое вложил весь свой западношотландский скептицизм.

Вскоре мы оказались совсем близко от моих комнат. День угасал, и я начала волноваться, не откажется ли отчим зайти. Впрочем, не успела я и рта раскрыть, как он вышел из экипажа и подал мне руку. Пока я спускалась, он критически оглядел полукруглый ряд домов за спиной.

— Это здесь? Послушай, Гарриет, у меня есть дом в Бардоуи — он сейчас пустует. Можешь там поселиться — это чудная усадьба у озера, называется Мерлинсфилд. Рядом живет пожилая пара — Дьюкерс с женой, они присматривают за домом и помогут тебе освоиться.

Я опешила: предложение свалилось внезапно, как гром среди ясного неба.

— Я… очень мило с вашей стороны, сэр. Не знаю, что и сказать. А где это — Бардоуи?

— О, всего шесть миль от города. Сколько ты платишь за жилье?

Услышав ответ, он нахмурился.

— За весь дом?

— Нет, только две комнаты в мансарде.

Рэмзи потрясенно вскинул брови.

— Боже правый! А так ты сможешь распоряжаться Мерлинсфилдом — это немаленький особняк, и учти, со своей землей. Что касается платы… — Он усмехнулся. — Уверен, мы договоримся.

Его слова смутили меня и немного обескуражили: получается, отчим предлагает мне снимать усадьбу? Или это была неуклюжая попытка пошутить?