– На твоей воле буди, государь!

Тогда и возвысил голос казанский митрополит Гермоген.

О православной вере были его слова: «Сию веру многими снисканиями благоверный князь Владимир обрел, и святое крещение принял во имя Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца, и Сына, и Святаго Духа, и от купели здрав изыде, славя Бога и многих людей крестив… Потому непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! Потому непристойно христианскому царю вводить ее во святую церковь! Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал».

Тихо стало в Грановитой палате, где происходило заседание Боярской думы, преобразованной самозванцем в подобие польского сената[37]. Глуховатый и несильный голос казанского митрополита раскатился по палате, загуляло под тяжелыми сводами гулкое эхо…

Показалось, будто кто-то повторил с высоты:

– Из прежних русских царей никто так не делал!

Побледнело лицо самозванца. Великою силою обладает слово правды. Бесстрашно произнесенное, оно легко разрушает все хитросплетения лжи, все хитроумные уловки обмана. Более того, слово правды возвращает зрение людям, ослепшим, когда вокруг все выкрикивают лживые утверждения.

Вот и сейчас, когда зазвучал глуховатый и несильный голос Гермогена, ясно увидели все, кто посажен ими на московский престол!

Разумеется, видели они это и раньше.

Слишком многие помнили в Москве человека бояр Романовых – Отрепьева. И в Чудовом монастыре, куда старался не ходить самозванец, тоже не забыли своего чернеца.

Свидетельство Богдана Бельского, признание Марфы Нагой могли обмануть только тех, кто хотел обмануться… Тягостное молчание, повисшее в Грановитой палате, прервал сам самозванец. Пересыпая слова плохо скрытыми угрозами, он уговаривал Гермогена не противодействовать ему.

Но чем дольше говорил, тем явственнее становилось, что под сводами Грановитой палаты разносится голос дворового человека бояр Романовых.

Не царские речи вел Отрепьев.

И снова прозвучал глуховатый голос митрополита Гермогена:

– Заклинаю тебя оставить свои планы!

Страшен был гнев, который обрушил самозванец на Гермогена. Приказано было сослать митрополита назад в Казань, снять с него святительский сан и заточить в монастыре.

Однако Господь не попустил исполнения этого приказа.

Еще не завершил Гермоген святительского служения.

Еще многое предстояло совершить ему…

12 ноября 1605 года в Кракове было совершено обручение и бракосочетание Григория Отрепьева с Мариной Мнишек по римскому обряду. Вместо жениха в Кракове рядом с Мариной стоял посол самозванца – Власьев.

2 мая 1606 года в сопровождении двух тысяч поляков и литовцев Марина прибыла в Москву.

Короновали Марину Мнишек в Успенском соборе.

Патриарх Игнатий возложил на Марину бармы, диадему и корону. По окончании коронования патриарх совершал литургию и после Херувимской песни возложил на Марину золотую Мономахову цепь и причастил ее Христовых Тайн по православному обряду.

Вслед за литургиею последовало и бракосочетание.

«Мы несомненно уверены, что как ты желаешь иметь себе детей от этой избранной женщины, – писал в письме к Лжедмитрию папа римский, – рожденной и воспитанной в благочестивом католическом семействе, так вместе желаешь привести народы Московского царства к свету католической истины, к святой Римской Церкви, матери всех прочих Церквей. Ибо народы необходимо должны подражать своим государям и вождям»…

Все было рассчитано у новых хозяев романовского холопа, и сразу после свадьбы Марина начала понуждать Григория Отрепьева, чтобы он исполнил обещание, данное римскому папе.

И Отрепьев решился.

«Пора мне, – сказал он 16 мая князю Константину Вишневецкому, – промышлять о своем деле, чтобы государство свое утвердить и веру Костела Римского распространить. А начать нужно с того, чтобы побить бояр… У меня все обдумано. Я велел вывезти за город все пушки и дал наказ, чтобы в следующее воскресенье, 18 мая, выехали туда будто бы смотреть стрельбу все поляки и литовцы в полном вооружении, а сам я выеду со всеми боярами, которые будут без оружия. И как только начнут стрелять из пушек, поляки и литовцы перебьют бояр; я даже назначил, кому кого убить».

Теперь, казалось бы, бессмысленным становилось сопротивление святителя Гермогена…

Бессильными становятся слова, когда заряжают пушки.

Но это не так.

Недолгим было торжество самозванца. Всего девять дней длился медовый месяц. Не удалось молодым насладиться подготавливаемой потехой.

17 мая восставшие москвичи ворвались в покои самозванца.

«Нетерпеливый народ, – пишет Н.М. Карамзин, – ломился в дверь, спрашивая, винится ли злодей? Ему сказали, что винится, – и два выстрела прекратили допрос вместе с жизнию Отрепьева. Его убили дворяне Иван Воейков и Григорий Волуев…»[38]

Потом тело Лжедмитрия выволокли из Кремлевского дворца и долго терзали и бросили в грязи посреди рынка.

Рядом с трупом самозванца, со словами: «Вы здесь любили друг друга! Будьте же неразлучны и в аду!» – бросили и тело Басманова.

Худенькая, небольшого роста, Марина спряталась под юбку своей гофмейстерины.

Ей тоже еще рано было помирать. Еще ждала ее впереди постель второго самозванца – еврея Богданко, а следом и казачий шатер Заруцкого…

Когда толпа тащила трупы Григория Отрепьева и Басманова на Красную площадь, поравнявшись с Вознесенским монастырем, вызвали царицу Марфу Нагую.

– Твой ли это сын?

– Вы бы спрашивали меня об этом, когда он был еще жив, – ответила царица, отрекшаяся от самозванца еще накануне, – теперь он уже, разумеется, не мой.

На Красной площади выставлены были оба трупа в продолжение трех дней: Лжедмитрий лежал на столе в маске, с дудкою и волынкою, Басманов – на скамье у его ног.

Басманова потом погребли на семейном кладбище у церкви Николы Мокрого, а самозванца – за Серпуховскими воротами…

Но сразу после похорон, в двадцатых числах мая, ударили сильные морозы, поползли слухи: дескать, виною – волшебство расстриги, и тогда москвичи, чтобы не погубить урожай на огородах, труп вырыли, сожгли и, смешав пепел с порохом, выстрелили из пушки на запад – в ту сторону, откуда пришел он.