— Медведицу не боишься — через лес идти? — вдруг забеспокоилась Надея.

— Людей я боюся, — засопела Нежданка, уже Озар, — А звери мне ни разу ничего плохого не сделали. Мож, я сама тоже зверушка какая…

— Скажешь тоже, — утерла слезу платком Надея.

Нежданка потянула за собой саночки, собираясь выйти в сени. Условились они, чтоб деревенским глаза не мозолить, снег на дороге не месить, скатится она с пригорочка, что сразу за домом Надейки, с другой стороны от Власова двора. А там уже до опушки леса недалеко.

— Погодь, — в последний момент окликнула ее Надея. — Возьми это, — она сунула девчонке в руки еще один узелок.

— А что там? — удивилась Неждана.

— Рубашонка твоя, лапоток драный, — ответила Ванина мать.

— Почто? — девчонка не понимала.

Она даже отстранилась как-то от своих прежних вещей, не хотела до горького сиротского детства снова касаться. Лапоток тот тятька плел, рубаху мамка расшивала, не ей, конечно, та рубаха шилась, после Отрады и Истомы к Нежданке перешла. А все ж…

— А брось ты одежу под каким кустиком на опушке, чтоб подумали, что тебя медведь заломал. — зашептала Надейка. — Порезала я ножом одежу твою старую, да свекольным соком залила, — авось, поверят, что кровавые пятна… Будут спрашивать, куда ты подевалась, скажу, что ушла в лес замерзать от горя горького. Найдут рубаху, кровушкой залитую, мож, и поверят в медведя… Да, и искать дальше не станут.

Неждана шмыгнула носом, опять слезы к глазам подкатили.

— Хорош реветь, парнишка, — обняла ее баба. — Все у тебя сладится, авось, когда и свидимся…

— Где? — с жаром спросила девочка.

Надея только пожала плечами:

— Как уж получится… Мож, в Граде на ярмарке… Но ты в Поспелку больше не вертайся, нельзя тебе тут.

Неждана вытащила в сени старые Ванины саночки. Солнце опять клонилось к закату, — почитай, на цельные сутки она уже опаздывает. Дождется ли ее Иван на переправе?

— Постой, мальчонка, как звать-то тебя? — окликнула ее со спины Надея.

— Нежд… — обернулась девочка и тут же зажала рот пуховой рукавичкой. — Озар! — исправилась она.

— Погромче говори, как-как тебя кличут? — хитро улыбалась соседка.

— Озаром, тетенька! — уже звонко и бойко доложила Неждана, подхватив игру.

— То-то же, — улыбнулась Надея. — Ну, ступай, узелок не забудь, да кланяйся Ваньке от меня. Скажи, что мать наказывает шапку зимой носить, ухи не морозить.

Глава 17. Дорога через лес, или Чужая любовь кипучая

Снег искрился и сверкал на ярком закатном солнышке, как…снег. Ничего ярче и чище Нежданка не видела. Никакие жемчуга и серебро в сундуках Сороки не могли сравниться с теми богатствами, что за так упали с небес и теперь лежали на полях толстыми пуховыми перинами.

Погода на удивление стояла чудесная, елки в лесу нарядные, издалека так и вовсе — пряники расписные. До чего ж все узорно и красиво вокруг… Как будто и не было вчерашнего страшного дня, после которого уже ничего не будет, как прежде.

На опушке снегири клевали рябину. Интересно, птички такие яркие из-за ягод? Хотя, нет, конечно, глупости какие, — так Нежданка думала раньше, когда маленькой была. А теперь она выросла, враз повзрослела, да и не Нежданка она вовсе.

Еще позавчера мороз больно леденил пальцы, задувал под короткую детскую шубейку, пробирал до самых косточек, как будто ребрышки девчонке пересчитывал. И Нежданке казалось, что счастье наступит, когда станет ей зимой тепло

И вот сегодня она летит на санках с высокого пригорка, валится нечаянно на бок в пуховый снег, а ей вовсе не холодно. Так хорошо в старой Ванькиной шубе из серого козлика, в теплых варежках и высоких валенках. Шапка на нос надвинулась, да и то весело. Даже рубаха Ванькина детская какая-то родная к телу.

Наверное, в любую погоду так тепло и уютно чувствуют себя любимые дети, кого мамки бережно укутывают, выпуская сначала во двор, а потом — во взрослую колючую жизнь.

И так долго у нее, Нежданки, этого не было, что вопреки всем своим бедам, она валяется в снегу, щурится на закатное солнце, улыбается снегирям на рябиновых ветках, и чувствует себя бесконечно радостно. Недолго, — может, какую-то минуточку. Но за эту минуту можно набраться сил на цельный день, на долгую опасную дорогу, а, может, даже — на целую жизнь.

В такую чудесную погоду, как сегодня, на опушке обычно не протолкнуться было. Румяные деревенские ребята катаются с горы на саночках, хохочут и орут, пуляются снежками, а потом на перегонки бегут обратно наверх, упрямо тянут за собой саночки за потрепанные веревки.

Неждана даже немножко испугалась, когда вышла на пригорок, и увидела, что сегодня она здесь совсем одна. Неужели так будет всегда? Почему никогда у нее не получается делить свою радость с кем-то другим? В смысле — из людей. Только совушки внутри, бывало, ухали, медвежата резвились. А так, чтобы с человеческой душой радостью делиться… Кроме деда Василя, да и не было, поди, никого.

Ну, потом-то Нежданка, разумеется, вспомнила черную толпу, которая сминала и топтала людей, диких, обезумевших от злости мужиков и баб, кровь и пучки дохлых крыс на снегу, испуганных коней. Увидела, как наяву, вышедшую из леса зимой медведицу, как та яростно рычала и рвала когтями воздух…

Понятно, что сегодня всех ребятишек мамки заперли по избам, отобрали санки и не пускают гулять на опушку. Только ей, Нежданке — можно. Потому что она уже не Нежданка вовсе.

А кто?

Ближний лес был нестрашный. Сюда мужики ездили за дровами. Летом бабы и детишки бегали за ягодами, осенью — за грибами. Тут нет ни топей, ни трясины, а, значит, и злющих болотных комаров не водилось. Бывало, что какая-нибудь дурная коза или даже корова отобьется от стада и забредет в ближний лес. За коровой без опаски посылали семилетних ребят. Часто рогатая дурында сама возвращалась в деревню в полной сохранности. Некому было в лесу ее понадкусывать.

В другой зимний день в лесу стоял гомон: журчал широкий