Сегодня они едут в студию, которая, по заверению Бекки, была здесь «всю жизнь» (что бы это ни значило). Тамошняя методика якобы излечивает целый спектр суставных и мышечных недугов. Видимо, еще один битком набитый зал. Имани отнюдь не горит энтузиазмом, но ее вряд ли ждет нечто худшее, чем Тейлор де Сад.

Когда они уже собираются выйти из машины, Бекки поворачивается к подруге и спрашивает — серьезнее, чем обычно:

— Как у тебя дела? В смысле работы?

Это болезненная тема, которую Имани избегает уже не первый месяц. В разгар съемок сериала она чувствовала себя почти неуязвимой. Все шло так хорошо, что порой самой не верилось. Имани играла главную роль в культовом сериале и была замужем за добрым, красивым, богатым мужчиной. Она получала предложения от других продюсеров, ходили слухи о новом фильме. Пусть даже в наши дни телевидение — основная сила, престиж все-таки за кино. Актриса не считается «настоящей», пока не появится на большом экране. Когда Имани забеременела, то почувствовала, что достигла верхней ступеньки пирамиды счастья. Иногда она даже думала, что не заслуживает подобного блаженства, но каждый день изо всех сил старалась им наслаждаться. Отдохнуть от съемок было очень правильным решением, особенно после того, как сценаристы нашли способ объяснить отсутствие героини Имани и ее последующее возвращение.

А потом случилась катастрофа. Имани очень смутно помнит то утро, когда потеряла ребенка. В ее сознании оно неразрывно связано с запахом увлажняющего масла герани, которое она наносила на кожу, когда случилось несчастье. Каждый раз, когда возникают воспоминания, Имани слышит звон в ушах и слабеет… Она помнит, как Глен гладил ее по голове в больнице и пытался успокоить. И тот флакон с маслом она давным-давно выбросила.

Помимо грусти от потери ребенка, Имани ощутила странную, прежде незнакомую, уязвимость. В течение некоторого времени ей не хотелось выходить из дому, она не могла сесть за руль, боялась громких звуков. Если она вот так внезапно потеряла ребенка, то что еще может случиться? Мысль о том, что придется стоять перед камерами — делать то, что всегда было таким естественным для Имани, что помогало ей стать собой, — казалась нестерпимой. Все равно что оказаться на линии огня.

Вопрос Бекки о работе подобен прикосновению к оголенному нерву. Имани вздрагивает. Но она и сама уже начала беспокоиться. Она покинула съемки почти десять месяцев назад — в киноиндустрии это равносильно пяти годам.

— Иногда я думаю, что готова вернуться, — признает Имани. — А иногда мне по-прежнему страшно. Наверное, нужно больше времени… но, может быть, чем дольше я буду избегать съемок, тем будет хуже.

— После развода я просто хотела сбежать, — говорит Бекки. — Не важно, куда идти и чем заниматься, лишь бы никто не мог меня узнать. Больше всего я мечтала стать невидимкой. Но нельзя войти дважды в ту же воду, детка. Безвестность сродни девственности, если ее теряешь — это навсегда. Вот что помогло мне удержаться… — Она кивком указывает в сторону коврика для йоги, который лежит на заднем сиденье. — Я продолжала ходить на занятия, потому что больше ничего не могла придумать. И совершилось чудо.

— Но почему? Как?

— Понятия не имею. И честно говоря, не желаю знать. Я выкарабкалась — и точка. Поэтому поехали. Преподаватели сердятся, если ученики опаздывают.

Студия находится на втором этаже кирпичного здания в центре города, и Бекки, которая панически боится лифтов, бежит вместе с Имани вверх по лестнице. Они со смехом открывают дверь, переводят дух. И тут Имани чувствует запах…

— Здесь что-то не так, — шепчет она Бекки. Пахнет так, как будто грязное белье замариновали в теплом уксусе.

— Просто ковер, — уверяет Бекки. — Наверное, пропитался потом. Его тут льется много. Меня предупреждали.

— Э… а тебя не предупреждали, что нужно развернуться и бежать в другую сторону?

— Пустяки, мисс Ланг. Сосредоточься на плюсах.

— Охотно, если мне дадут противогаз. А ведь мы даже не успели войти.

Дежурный за столиком так радушен и гостеприимен, что Имани испытывает некоторое облегчение. Он узнает их, но при этом одинаково любезен со всеми. Наверное, хозяевам студии нужно как-то компенсировать ужасный запах.

Войдя в зал, Имани едва не теряет сознание. Большая комната, напоминающая мастерскую, битком набита людьми, большинство из них просто в купальниках. Разумеется, жара просто нестерпимая. Нетрудно догадаться. Наверняка кондиционер не работает — не может быть, чтобы подобную температуру поддерживали специально. Когда они с Гленом были в Египте, то пережили сорокаградусную жару. Примерно так сейчас и в зале.

А что касается запаха, то Имани просто не будет о нем думать. Если остальные в состоянии вытерпеть, то и она тоже.

Начинается достаточно легко, с движений локтями и привычного глубокого дыхания, но уже через пятнадцать минут Имани вся покрыта потом и начинает испытывать некоторое раздражение. Преподаватель стоит на маленьком возвышении; хотя в зале человек пятьдесят, он как будто знает каждого по имени, и в этом есть нечто сверхъестественное.

— Давай, давай, давай, Томас. Выше, выше, выше. Кто может — тот должен, Барри. Еще полминуты. Выше, Эми.

Имани не против поощрений, но сочетание нестерпимой жары, вони и отрывистых команд инструктора вселяет в нее сильнейшее желание крикнуть что есть силы: «Заткнись!»

Неприятнее всего то, что стены увешаны зеркалами. Из-за них комната похожа на замкнутую экосистему, а главное — невозможно отвести взгляд от собственного тела, которое истекает потом и покачивается, пытаясь удержать позу. Когда кажется, что сейчас она сдастся, Имани вспоминает слова Бекки: йога помогает. Бог весть почему. Нужно лишь верить. Приди и делай. Позу за позой. Капля за каплей.

Имани пытается представить маленькое озерцо страха в глубине собственной души. Она становится на шаг ближе к тому, чтобы окончательно осушить его, каждый раз, когда по телу стекает ручеек влаги. Если Имани удастся оставить на ковре хотя бы пару пятен пота, она сочтет это победой.

Музыка стихает, и Грациэла, как задумано, замирает в воздухе. Разумеется, всего на полсекунды, но вполне достаточно, чтобы показать, что она еще способна на несколько захватывающих прыжков — как будто танцовщица плывет над сценой в замедленном действии. В тишине она приземляется на пол, беззвучно, как кошка.

За ней наблюдают трое — хореограф, продюсер клипа и миниатюрная женщина в большом берете, у которой кожа на лице как будто туго натянута и собрана на затылке.

— Спасибо, — сухо говорит хореограф. — Интересный выбор музыки.

— Особенно для нашего времени, — замечает женщина в берете, и хореограф слегка фыркает.

Грациэла понятия не имеет, хорошо ли она станцевала. Момент слишком напряженный, она так сосредоточена на своих движениях и поглощена музыкой, что понятия не имеет, как это выглядело со стороны. Она не пропустила ничего из запланированного, не потянула мышцу и по большей части была совершенно расслабленна. Ей позволили танцевать две минуты целиком — хороший знак.