– Да, да, именно он нас и интересует! – нетерпеливо выпалил отец Антоний. Лицо его непрестанно дергалось, губы дрожали, а взгляд лихорадочно блуждал по дому.

И тут из соседней комнаты выбежал Эскудо. Его шерсть стояла дыбом, а глаза были налиты кровью. Он явно не ожидал подобного вторжения на свою территорию, тем более вторжения четвероногих соплеменников. Служебные овчарки подняли жуткий лай, и даже их хозяева не могли прекратить возникшую истерику животных. Они еле сдерживали псов, рвущихся в бой с новым врагом.

– Тебе стоит успокоить собаку, – небрежно бросил священник. – Мне достаточно сказать лишь слово, и эти верные псы разорвут ее на части, – он кивнул скобрам.

Хозяйка подошла к Эскудо и потрепала его за холку.

– Успокойся, малыш, они не сделают нам ничего плохого.

– Посмотрите в подвале и на втором этаже! – скомандовал Антоний.

Скобры уже побежали наверх, когда он прикрикнул на них.

– И про чердак не забудьте!

– Вы теперь как заправский военачальник, святой отец.

Старик сделал вид, что не услышал.

– Дочь моя, скажи нам, где ты его спрятала? Скажешь – и я замолвлю за него слово на суде Собрания.

– Я никого не прятала, клянусь.

– Упрямишься? Глупая девка! Защищая исчадие ада, ты сама одной ногой стоишь в геенне огненной!

– Могу я узнать, в чем вы обвиняете его?

– Твой брат – вампир! Мы, все здесь собравшиеся, знаем это. И ты в том числе!

– Мой брат – человек. Поверьте мне, я прожила с ним всю жизнь… – Ты не знаешь его. Не знаешь, на что он способен!

– Могу свидетельствовать, что он невиновен.

– Невиновен, говоришь? И откуда такая уверенность? Ты не спрашивала себя, с чего это он вдруг прозрел? Ни с того, ни с сего в один прекрасный день проснулся зрячим! Думаешь, бог дал ему зрение?

– Я думаю, что случилось чудо…

– Чудо… Как бы не так! Открой глаза, Камелия! Он продал душу дьяволу в обмен на исцеление! Теперь душа его черна, душа его – душа вампира!

– Это неправда, – тихо сказала Камелия, но голос ее уже не был столь уверенным.

– Мы все равно найдем его. И уж поверь, тогда его участь не будет зависеть ни от одного моего слова.

– Какая разница, святой отец? Его участь уже предрешена, и вас ничто не переубедит. Вам даже не нужны доказательства. Достаточно лишь того, что кто-то видел моего брата у Пиалы в ту ночь, когда пропала дочь пекаря.

– Будет суд, и он решит, что ждет твоего брата.

– Знаю я ваши суды. Вы невиновных на костры отправляете так же часто, как и хороните погибших на войне. Вы и моего брата отправите туда, не задумываясь! Так ведь? Вы ведь лучше меня знаете, святой отец, что такие дела решаются не в зале судебных заседаний, а за письменным столом Священного собрания.

– Мы делаем все, чтобы успокоить толпу и не допустить самосуда.

– Ради этого вы поступаете как галаверы и готовы обвинить любого, на кого покажут пальцем?

– Ерунда! – пытаясь справиться с нервным тиком, священник то и дело прикладывал к лицу руку и разглаживал щеки.

Четверо скобров с собаками спустились с лестницы. Самый высокий из них, и, судя по всему, самый старший, заговорил первым.

– Святой отец, там никого нет, – он растерянно пожал плечами.

– Как нет?

– Не знаю. Мы перевернули все вверх дном. Но никого не нашли.

– Черт возьми! – священник перевел взгляд на девушку, он был исполнен гнева.

– Я же видел, как он входил сюда… Где же он?

– Может, сейчас вы мне дадите высказаться?

– Говори.

– Мой брат ушел из города. И это чистая правда. Он покинул Менкар и больше сюда никогда не вернется, – после ее слов Эскудо заскулил.

– Если это действительно так, – священник прикусил губу, – мы найдем его везде. Он должен понести заслуженное наказание. И он его понесет, ибо виновен в преступлениях против бога и людей!

– А вам не кажется, что для обвинения нужны какие-то доказательства? Вы что-нибудь нашли здесь, что свидетельствовало бы о его вине перед вами и богом?

В ответ отец Антоний крякнул и отвернулся.

– Я видел, как из окна вашего дома вылетело оскверненное распятие, – начал он. – Наверняка это сделал Люций.

– Это не преступление.

– Святой отец? – священник повернулся к скобрам.

Один из них держал в руках окровавленную одежду поэта. Он только что вытащил ее изо рта своего пса.

– Вот и доказательства, Камелия! – растерянность на лице священника сменила победоносная улыбка.

С каждым часом он слабел. Синяки под глазами почернели, кожа на висках провисла, щеки втянулись. На грудь давила тяжесть, и каждый вздох давался с трудом, вызывая свистящие хрипы на выходе.

Неужели именно так себя чувствует человек перед смертью?

Он коснулся кожи лица – та буквально осыпалась мелкими чешуйками. Он старел, его плоть отмирала, и силы покидали его. Он знал, что совсем скоро, если не насытится, то окончательно потеряет способность передвигаться и умрет. Жжение в уголках глаз, не терпящих частых морганий, изнуряло. Боль, столько времени непрестанно терзающая его горло, была ужасной. Близость насыщения, совсем недавно казавшегося ему таким реальным, таким доступным, кружила голову. И если раньше это самое насыщение было удовольствием, что называется, из запретных, то теперь, почувствовав новые возможности и силу, писатель не сомневался в том, что может все.

Чтобы жить, он должен пить кровь. И он будет пить кровь. Выбор сделан, и назад дороги нет. Он примет это как данность и свыкнется. Нужно только дать себе освобождение. Нужно найти новую жертву…

Больших трудов ему стоило потерпеть до ночи. Но когда эта самая ночь опустилась на город, и он в предчувствии свершений готов был отправиться на охоту, в дверь тихо постучали.

Виктор почувствовал, как голод и страх гонят его прочь из номера, но вопреки инстинктам не кинулся к окну, а пошел к двери.

Ощущение того, что его накрыли, стало медленно овладевать всем его существом. Отчаяние – бестолковое и занудное чувство, место которому в темнице на задворках сознания, подступило к сердцу.

– Откройте, – в его размышления вмешался голос за дверью. – Я знаю, вы дома. Откройте.

Копы…

Писатель притаился у стены.

Сначала они стучат, а потом выламывают дверь.

– Вас зовут Виктор Мурсия, и вы скрываетесь от полиции за убийство двух человек. Но я знаю, что вы невиновны.