Вернувшись в Круассе, он написал Луизе Коле первое из многих самых необычных любовных посланий, которые когда-либо влюбленный писал своей возлюбленной. Муза любила Флобера, но в отличие от него была требовательной и ревнивой. Думаю, можно предположить, что Флобер гордился ролью любовника красивой и известной женщины, но он жил воображением и, подобно прочим мечтателям, не мог не ощутить, что реализация мечты уступает ее предвосхищению. Он открыл для себя, что, находясь в Круассе, любит Музу больше, чем в Париже, о чем и сообщил ей. Она настаивала, чтобы Флобер перебрался в Париж, он отговаривался тем, что не может оставить мать; тогда она попросила его чаще приезжать в Париж или в Мант, где они изредка встречались; на это он ответил, что для его отъезда из имения должен быть серьезный предлог. Последовала сердитая реакция: «Выходит, за тобой следят, как за девушкой?» Луиза не возражала сама приехать в Круассе, но этого он никак не мог ей позволить.

«Твоя любовь не может называться любовью, – писала она. – Во всяком случае, она немного значит в твоей жизни». На это он ответил: «Ты хочешь знать, люблю ли я тебя? Да, люблю, насколько могу; ведь для меня любовь находится не на первом месте, а на втором». Флобер был весьма бестактен: как-то он попросил Луизу узнать у ее друга, живущего в Кайенне, как дела у Евлалии Фоко, с которой у него было любовное приключение в Марселе, и даже просил передать ей письмо. Его удивило, что Луиза согласилась выполнить эту просьбу с явным неудовольствием. Он дошел до того, что рассказал ей о своих свиданиях с проститутками, к которым, по его собственному признанию, питал склонность и часто ее удовлетворял. Однако ни о чем мужчины не лгут так много, как о своей сексуальной жизни, и, возможно, такое признание было продиктовано желанием прихвастнуть половой мощью, которой у него недоставало. Никто не знает, как часто его мучили припадки, после которых он испытывал слабость и депрессию, но седативные препараты он пил постоянно, и потому, возможно, так редко виделся с Луизой Коле – а ведь ему еще не было тридцати, – что сексуальные желания у него были подавлены.

В таком виде роман продолжался девять месяцев. В 1849 году Флобер и Максим дю Камп отправились в путешествие по Ближнему Востоку. Друзья посетили Египет, Палестину, Сирию и Грецию и весной 1851 года вернулись во Францию. Флобер возобновил отношения с Луизой Коле и вновь вступил с ней в переписку, которая становилась все более колкой. Луиза продолжала настаивать на его переезде в Париж или хотя бы на ее визите в Круассе, он же всякий раз находил предлог, чтобы не ехать в столицу, и не разрешал ей навещать его в Круассе. Наконец в 1854 году он отправил Луизе письмо, в котором сообщал, что не хочет ее больше видеть. Та поспешила в Круассе, но ее решительно оттуда выпроводили. Так закончился последний серьезный роман Флобера. В романе было больше литературы, чем жизни, больше театральной игры, чем страсти. В своей жизни Флобер искренне и преданно любил только одну женщину – Элизу Шлезингер. Биржевые спекуляции ее мужа привели к краху, и Шлезингеры вместе с детьми уехали жить в Баден. Он не видел ее двадцать лет. За это время оба очень изменились. Она исхудала, кожа утратила теплые краски, волосы поседели; он растолстел, отрастил огромные усы и, чтобы скрыть лысину, носил черную шапочку. Они встретились – и расстались. В 1871 году Морис Шлезингер умер, и Флобер, после тридцатипятилетней преданной любви, написал вдове первое любовное послание: вместо своего обычного «Дорогая мадам» он начал его словами: «Моя старая любовь, любовь всей моей жизни». Они встретились в Круассе, у них была встреча в Париже. После, насколько известно, они больше не виделись.

Путешествуя по Востоку, Флобер обдумывал идею романа, который обещал быть для него качественно новым литературным опытом. Речь идет о «Госпоже Бовари». Любопытно знать, как пришла ему в голову эта мысль. В Италии Флобер увидел в Генуе картину Брейгеля «Искушение святого Антония», она произвела на него сильное впечатление, а по возвращении во Францию он купил гравюру Калло на тот же сюжет. Изучив все относящиеся к делу материалы и набрав достаточно информации, он решил, что напишет книгу, навеянную двумя произведениями искусства. Закончив работу, он пригласил в Круассе двух ближайших друзей, чтобы ознакомить их с произведением. Он читал его четыре дня – четыре часа днем и четыре – вечером. Договорились, что до конца рукописи никто не выскажет своего мнения. Флобер закончил чтение к концу четвертого дня и ровно в полночь стукнул кулаком по столу со словами: «Ну, что скажете?» Один из друзей ответил: «Мы думаем, тебе стоит бросить рукопись в огонь и позабыть о ней». Для писателя такая оценка была тяжелым ударом. На следующий день тот же друг, желая смягчить впечатление от своих слов, сказал Флоберу: «А почему бы тебе не описать историю Деламара?» Флобер вздрогнул, лицо его просветлело, и он отозвался: «А почему бы и нет?» История Деламара, бывшего в свое время интерном в руанской больнице, была широко известна. У него была практика в небольшом городке недалеко от Руана; после смерти первой жены, которая была намного старше его, Деламар женился на хорошенькой юной дочери местного фермера, претенциозной и экстравагантной. Ей быстро надоел скучный муж, и она стала менять любовников. На наряды она потратила больше денег, чем могла позволить, и погрязла в долгах. В результате она отравилась. Флобер с завидной точностью воспроизвел эту неприятную историю.

Когда он приступил к работе над романом «Госпожа Бовари», ему было тридцать лет и он еще ничего не опубликовал. За исключением «Искушения святого Антония», все его чего-нибудь стоящие ранние вещи были очень личными; на самом деле они просто художественно воспроизводили его любовные приключения. Теперь цель состояла в том, чтобы писать не только реалистически, но и объективно. Флобер был полон решимости говорить правду без предвзятости или предрассудков и ни в коем случае не выступать от своего имени. Он хотел показать голые факты, а характеры персонажей изобразить как они есть, без собственных комментариев – не хваля их и не осуждая; если он кому-то одному симпатизировал, показывать это было нельзя, если глупость другого его раздражала, а злоба третьего злила, даже словечком нельзя было это проявить. Так он и поступил, и, возможно, поэтому многие читатели сочли его роман холодным. В этой просчитанной, упрямой отчужденности нет теплоты. Может быть, в этом наша слабость, но мы, читатели, находим утешение в сознании, что автор разделяет наши чувства, которые сам вызвал.

Но попытка подобной безучастности не удалась Флоберу, как не удается она и другим романистам: полная беспристрастность невозможна. Хорошо, когда романист позволяет персонажам самим раскрывать свои характеры и, насколько возможно, показывает, как действие вытекает из самих характеров, и, напротив, автор легко превращается в помеху, когда заостряет внимание на очаровании героини или на злобности негодяя, когда он морализирует или ни с того ни с сего отклоняется от темы и, по сути, сам претендует на роль в рассказываемой им истории; это особый прием, и некоторые хорошие романисты его использовали, сейчас он вышел из моды, но это не значит, что он плох. Тот писатель, который избегает его, хоть и не участвует конкретно в действии, тем не менее все равно дает о себе знать – выбором сюжета, выбором персонажей и тем, как он их преподносит. Мы знаем, что Флобер был пессимистом. Глупость он не выносил. Его раздражало все буржуазное, банальное, обыденное. Он не знал жалости. Ему было чуждо милосердие. Всю свою сознательную жизнь он болел, испытывая чувство унижения от этой болезни. Нервы его были в постоянном расстройстве. Этот романтик страшился своего романтизма. Он бросился с головой в грязную историю госпожи Бовари, проявив энергию человека, решившего отомстить жизни, вывалявшись в грязи, потому что та отвергла его стремление к идеалу. Решив описать случай Деламара, Флобер не отстранился от этой истории, а, напротив, проявил интерес, как проявил он его и в подборе персонажей. Роман в пятьсот страниц знакомит нас со многими героями и, за исключением не играющего большой роли в действии доктора Ларивьера, ни один из них не наделен привлекательными чертами. Все они приземленные, недалекие, глупые, посредственные и вульгарные. Таких действительно много, но есть и другие; невероятно, чтобы – пусть и в небольшом городке – не нашлось двух-трех человек здравомыслящих, добросердечных, готовых прийти на помощь.