— Зачем тебе это, княже? — не понял боярин Скуратов.

— Затем, что вашим мольбам остаться государь не поверит. Вы ведь, хлопцы, почитай, уже братия монашеская. И просьбу люда черного он тоже не послушает. Он отрекается, дабы усобицы между простолюдинами и знатью не случилось. Нужно, чтобы к нему с поклонами нижайшими сами бояре думские приползли. Чтобы именно они повинились. Вот тогда Иоанн точно никуда не денется. Он повинившихся любит. А коли сами князья и бояре остаться попросят, тогда на усобицу уже не сошлешься. Всем миром поклон нужен. Государю от всего мира: и от служивого сословия, и от простого, и от боярского.

— Как же, поклонятся они! — не поверил кто-то из опричников. — Им царское отречение токмо в радость!

— Поклонятся, — уверенно кивнул Зверев. — Коли поймут, что без царского согласия люд московский порвет их в куски мелкие на месте, то еще как поклонятся. На коленях ползать станут.

— Пойдет ли люд черный? — так же неуверенно повторил тот же голос.

— Еще как пойдет! В Москве одних стрельцов десять тысяч, да вас с холопами столько же, да еще каждый из московских обывателей хотя бы двух-трех, но убедит. Против такой силы боярской Думе ни за какими тынами не отсидеться и никакими холопами не оборониться. А если отсидятся думские бояре, то тогда, монахи, вам и правда только на паперти и место! По коням, служивые, по коням! Каждая минута на счету!

— А ты, княже? — задержался Малюта.

— А я спать. Я что, деревянный, сутками подряд без сна и еды туда-сюда носиться? И ты отдохни. Мыслю, дня за три-четыре все решится.

На богатом постоялом дворе справа от ворот слободы Андрей проспал почти сутки, после чего еще несколько дней напролет занимался с холопами рубкой на бердышах, на саблях, на рогатинах, игрался ножом и кистенем. Он слишком нервничал, чтобы спокойно читать, писать письма или даже сидеть и пить вино. И иного выхода своему беспокойству не видел.

В день святого Феодула[15]на постоялый двор заявился боярский сын Скуратов и, расплывшись улыбкой кота, укравшего кусок вырезки, сообщил:

— Тебя, княже, государь к себе кличет.

— Постриг-то он принял али как?

— Изволит себя игуменом звать, княже. Но обетов никаких не давал.

— Пусть как угодно называется, лишь бы долг свой исполнял. — Андрей зачерпнул у амбара свежего снега, обтерся: — Полель, прибери оружие, принеси рубаху чистую и ферязь. Нехорошо к царю потным и обтрепанным являться.

— К царю, к царю, — довольно подтвердил Малюта. — Бояре сказывали, как весть об отречении по Москве пошла, люд тем же днем у палат митрополитских сбираться начал. И уговаривать никого не пришлось. На второй день в столице в богатой одежде со двора и высовываться не стоило. Били всех, в ком человека знатного подозревали. А иные горожане к Пимену в трапезную прорвались и сказывали: иной клятвы, мол, кроме как государю Иоанну, признавать не хотят, иной никому давать не станут, а кто сие истребовать посмеет, того, ако клятвопреступника, у него же на кухне живьем в масле сварят. Дума и собраться не смогла, архиепископ кланяться государю с покаяниями общими отправился. Так спешил — ровно мы, всю ночь лошадей гнал. С ним бояре думные были, шапок бобровых пять штук видел, а кто — не ведаю. Стоял далеко, не видно.

— Ну, что тут скажешь? Коли так, в кельи нам с тобой еще рано. Погуляем еще в чистом поле да по быстрым рекам. Веди, боярин Скуратов. Где там Иоанн меня принять изволит?

Царь, как ни странно, опять пребывал у алтаря. За прошедшие дни он осунулся, под глазами темнели мешки, щеки втянулись, выдавая долгий и суровый пост. Однако в этот раз ради гостя свою молитву он прервал, сделал несколько шагов навстречу, и Андрей вздрогнул, встретившись с ним взглядом: взор государя ныне был столь же пронзителен и страшен, как взор поставленного под шатром лика.

— Я так понял, ты не оставишь в покое мою душу, князь?

— Ты хотел служить Богу, государь? Я всего лишь выполнил твое желание. Ты получил возможность спасти истинную веру, сохранить на земле православие. Иди и исполняй свое предназначение.

— Ты не понимаешь, какова цена этого служения, князь.

— Понимаю, государь. Цена всегда одна и та же. Чтобы жить, нужно убить того, кто желает твоей смерти.

— Нет, не понимаешь, — покачал головой Иоанн. — Но скажи мне, Андрей Васильевич, сколько под рукой твоей оружных холопов ходит?

— По разрядной книге две сотни, государь. Однако же выставляю чуть более, ибо убыль в любой миг случиться может.

— Ты хочешь меня убить, князь? — По изможденному лицу Иоанна было невозможно понять, шутит он или нет. — Зачем тебе столько воинов?

— Какая связь, государь? — недоуменно развел руками Андрей. — По твоему приказу привожу: для походов ратных, для службы царской, для защиты Руси святой.

— Если ты держишь их для службы мне, Андрей Васильевич, — прищурился Иоанн, — тогда и отдай их мне.

— Как отдай? — в первый момент даже не понял Зверев. — Я их и так тебе привожу по первому приказу.

— Стрельцы по росписи приказа Стрелецкого на службу сами выходят и туда отправляются, где надобность в них возникнет. Бояре избранной тысячи тоже без хлопот всяк на нужное место служить отправляются. В них я уверен без колебаний, ибо они есть рать государева, — спокойно и размеренно изложил Иоанн. — На северных рубежах наших в Швеции смута ныне тянется, и чем завершится, неясно. Может статься, врагами окажутся. Король польский Сигизмунд Август приобретением моим Ливонским недоволен и за Полоцк отомстить грозится. На юге Османская империя ятаган точит и каженный год татарами рубежи наши на крепость пробует. Неладно в окрестных землях, Андрей Васильевич, и коли я на столе русском остался, силу я для деяний будущих иметь желаю. Я знаю, что за сила стрельцы государевы. Силу тысячи избранной счел давно в точности. Но как мне тебя сосчитать, Андрей Васильевич? Приведешь ты своих две сотни или больным скажешься? Захочешь за дело мое биться али в спину своими сотнями ударишь, как князь Андрей Курбский? Сегодня предан ты мне — а ну как завтра мнение свое переменишь?

— Я клянусь…

— Не нужно, — остановил его Иоанн. — Это ты, ты чародейством своим наворожил раскаяние Думы боярской, ты сделал так, чтобы я шапку Мономаха на себе оставил. Ты сказываешь, что Русь православную я спасти должен. Но для силы русской мне держава прочная и монолитная нужна, а не одеяло лоскутное из княжеств удельных. Не будет сильной страны там, где каждый лоскуток в любой миг куда-то в сторону уползти способен. И чтобы не случилось такого, нужно мне, чтобы холопы твои не по твоему желанию в ополчение выходили, а по моему призыву. И служили в моей, а не твоей рати под рукой того воеводы, что я назначу. И чтобы служили они со всем тщанием даже тогда, когда ты, удельный князь Сакульский, супротив этого всей душой стоять будешь.

— Но как же так? Это же мои холопы! Как же я сам буду в ополчение выходить?