В Луизиане Рай прошел по всем туннелям ради того, чтобы обнаружить в трубе крошечную трещинку, размер которой не превышал одну тридцатую от толщины человеческого волоса. Я постоянно слышу разговоры про Рая. Рай недавно пробирался по туннелю. Рай нашел в трубе осколок стекла. Рай разорил осиное гнездо. Рай поймал мышь. Рай очистил тоннель от всякой нечисти. Сегодня Рай снова в тоннеле.

Рай разрешил мне присутствовать при проведении им измерений резонансных колебаний труб. Подъездная дорога должна быть расчищена от сухих растений перекати-поле. Высушенные кусты под действием ветра перекатываются по равнине, скапливаясь вдоль цементного тоннеля, подобно частичкам пыли на стене. Чтобы расчистить путь, сухие растения собирают и упаковывают в прямоугольные тюки, похожие на тюки сена, которые потом увозят и оставляют за периметром диорамы. Это несколько напоминает работу скульптора, который размещает в своей мастерской всяческие материалы: что-то в дальнейшем пригодится, а что-то нет. Мне эти растения нравятся как в первозданном виде, так и в виде прямоугольных тюков. Они помогают искусно созданной территории вписаться в естественный ландшафт.

Рай предупреждает: “Дайте знать, если запах покажется слишком неприятным. В Луизиане ситуация намного хуже. В прошлом году я заработал там грибковую пневмонию”. Воздух становится свежее, когда мы открываем несколько из четырнадцати входов в цементный тоннель, который защищает одно из плеч интерферометра. Запах не слишком противный, но вентиляция явно не помешает. “Я часто бываю в тоннеле”, – говорит Рай. Он уже много лет отвечает за состояние лучевых труб. Труба вибрирует. Рай стучит по ней, и она отзывается громким медленно затихающим гулом. По мере улучшения чувствительности эксперимента все эти низкочастотные колебания становятся заметны. Они присутствовали и прежде, но на них не обращали внимания, потому что чувствительность установки была недостаточно высока. Рай позволяет мне помочь ему в подготовке к измерениям – примерно так вы позволяете ребенку затянуть тиски или подержать кабель. Несмотря на то, что официально он на пенсии, Рай в свои 80 делает все, что в его силах, чтобы помочь проекту. Он занимается этим еще и потому, что иначе на эти работы пришлось бы отвлекаться кому-то из экспериментаторов. Рай хлопает по трубе, пинает ее ногой, бьет кулаком.

– Все это требует большого терпения, – говорю я, стыдясь очевидности своего заявления. – У вас оно есть? – Я явно осмелела.

– Нет, как нет его и у вас, – отвечает Рай.

– Почему вы так думаете?

– Но вы же то и дело заканчиваете за меня (фразу… – произносит он, впрочем, вполне миролюбиво.

Наверное, у меня такой огорченный вид, что Рай решает больше не заниматься критикой:

– Бросьте. Все в порядке.

Мы подсоединили несколько связанных вместе кабелей и закрепили на трубе небольшой прибор, а потом меня отправили в машину дожидаться, пока Рай проведет диагностические измерения собственных вибраций трубы. В салоне становилось все жарче, потому что я забыла открыть окошко, хотя Рай и предлагал мне это сделать, так что я потихоньку запекалась под солнцем пустыни. Однако любой шум мог помешать измерениям. Я представила себе лязг дверной ручки или хлопанье дверцы и решила покорно истекать потом в белесом мареве летнего дня.

Накануне нашего отъезда из Хэнфорда и в течение нескольких дней, что мы провели вместе, Рай вспоминал время, когда проект LIGO только зарождался. Он говорил о “Тройке” и о 1980-х. Структура управления проектом представлялась

безнадежной. Рон Древер был принципиально не способен делиться властью и полагаться на чужие суждения, в том числе и на суждения Рая. Но чтобы проект стал успешным, члены команды в Калтехе должны были действовать вместе, несмотря на нрав Рона. Рай говорит мне:

– Я решил тогда делать все ради того, чтобы продвигать проект. Видите ли, с Роном было очень трудно. В то время я питал к нему большое уважение, причем по многим причинам. Я начал лучше понимать его как ученого. Прояснил для себя, почему он думал не так, как думают другие или, к примеру, я. Он мыслил образами. И абсолютно не помнил, о чем думал накануне, так что принимать решения оказывалось попросту невозможно. Процесс его мышления можно было наблюдать. Он выстраивал логику решения того, какого размера должен быть луч лазера либо сколько должно быть зеркал – или. не знаю. чего угодно в интерферометре. И вот вы с ним это обсуждаете, приходите к единому мнению, возможно, он даже соглашается с тем, что его точка зрения неправильна – или хотя бы частично неправильна, – однако на следующее утро этот же разговор начинается заново, ровно с того же места. И вы с ним снова приходите к тому же выводу. И так продолжается день за днем, а решения нет как нет. И это была лишь одна из проблем.

Однажды Рон заявил [Кипу]: “Ты меня обманывал, когда приглашал сюда. Я думал, что получу это, и это, и это, а посмотри, в каком положении я оказался. Тут и этот жуткий Вайсс, и люди из МТИ, которые готовы меня сожрать!..” Ну, и еще в том же духе. Я знаю, что Кипу эти слова были ужасно неприятны, потому что ничего такого и близко не было. Просто Рон, как я думаю, не предполагал, что ему вообще придется с кем-то сотрудничать.

Древер снова разыгрывал из себя Моцарта, и Рай в мрачные минуты начинал сомневаться в собственных способностях, терзаемый мыслями о том, что судьба предназначила ему роль Сальери. У Рая были свои представления об установке, о ее конструкции, но ему пришлось отказаться от личных амбиций ради того, чтобы их общее дело двигалось вперед. Он подбирал площадки для размещения обсерваторий, занимался кооперацией с производственными партнерами, участвовал в испытаниях зеркальных покрытий, настраивал свой собственный лазер. Да даже и сейчас он готов трудиться везде, где и когда это необходимо, – бороться с осами, лазить по тоннелям, тестировать системы, разрабатывать электронику. Передать не могу, сколько раз я слышала, как люди говорили: “А давайте-ка спросим у Рая!”

– В общем, Кип был с нами неотлучно; в смысле – ему пришлось быть с нами.

Кип пытался удержать их вместе, пытался отыскать баланс между эго и авторитетностью – и все ради того, чтобы сочетание различных индивидуальностей оказалось эффективным. Он порекомендовал разделить сферы полномочий, присвоил каждому одинаково важные титулы – например, ведущий специалист, ответственный за одно, и ведущий специалист, ответственный за другое. Выполнять функции арбитра Кипу помогали его невозмутимый темперамент и персональный компьютер. Он был тогда единственным, кто владел такой штукой. “Тройка” могла ввести с помощью Кипа в алюминиевый корпус компьютера почти сырую идею и получить на выходе решение, черным по белому напечатанное на бумаге. Пропуская идею через себя, компьютер добавлял ей значительности. Однако в действительности никакие решения не материализовались: они попросту не принимались. Напряженные взаимоотношения Рая и Рона, несовместимость их стилей – смекалка Рая вкупе с его твердой решимостью двигаться вперед и, с другой стороны, мечтательность и образное мышление гениального Рона – сводили к нулю всю ту эффективность, которой каждый из них добился бы в одиночку. И в итоге на свет не появилось ни единого решения, которое удовлетворило бы всех троих.