можешь обойтись, что ж, можно тогда просить у министерства нового назначения. Жаль только, что ты поспешилаем ухода по семейным обстоятельствам. И вообще твоё преждевременное отбытие из Минска для меня остаётся полной тайной… Я постараюсь остаться в Ленинграде, но если тебя это не устраивает, ты всегда свободна в определении своей судьбы.

В отличие от тебя я не имею обыкновения упрекать человека, когда он меняет свои решения…

Год нам предстоит очень тяжёлый. Ты приезжаешь 3-го, а где остановишься, не знаю. В общежитии нельзя, так как Бережной уедет после 15-го. Но, вероятно, что-нибудь придумаем. Главное, чтобы у тебя не было чувства обречённости. Иначе, как ты понимаешь, мы сразу же поругаемся… Я рад твоим сообщениям о любви к тебе студентов. Может быть, потому-то мне и кажется иногда, что я отрываю тебя от большого дела. Хотя нет, я не стеснял тебя в решении этого важного вопроса…»

И снова развилка дорог их семейной жизни! Что могла ответить Абрамову Людмила? Её ответ был в письме от 29 июня:

«Сколько я тебе писала о трудностях! Я верила тебе. Я нашла в себе силы пойти на всё ради нашей жизни. И снова в трудную минуту, в последнюю минуту ты отступаешь… Словом, либо ты решишь сделать всё (и ты способен на это), чтобы мы были вместе, либо надо расстаться. Третьего пути нет.

Если человек захочет, он всегда может добиться. Решай.

Если мы ночью не договоримся (предполагался телефонный разговор. – О. Т.), то на это письмо жду телеграмму, только ясную. Ибо я должна тогда выезжать в Москву и решать свою судьбу.

Людмила».

Это письмо Крутиковой Абрамову стало последним в их двухлетней переписке «Ленинград – Минск».

Письма – свет человеческой души. И этот играющий свет абрамовской души, то закрываемый свинцовыми грозовыми тучами постоянных сомнений и подозрительного скепсиса, то вновь пробивающийся, обретаемый через предостережения и двусмыслие, чрезмерную взыскательность к самому себе и неуверенность, можно было увидеть лишь на значительном расстоянии. Ведь вся его натура уже тогда была сродни огромному раскалённому солнцу, согревающему на расстоянии, но обжигающему, испепеляющему вблизи. Это было свойством огромного таланта, рассмотреть который через призму бытовой сутолоки было дано не каждому. Крутикова это увидела.

Тогда, на заре их отношений, уже понимая всю сложность абрамовской натуры, она вряд ли смогла бы себя пересилить, устав от постоянных вспышек его внутренней энергии, выстроить отношения так, какими они стали спустя эти два года. Возможно, что частые встречи просто бы подломили чувства обоих, не дав им вырасти в то, что зовётся одним словом – единение.

Какой убедительной силы был тот ночной разговор, расставивший все точки над «i» в самом главном в то время вопросе, нам неизвестно, но 7 июля Абрамов встречал Людмилу на перроне Московского вокзала.

19 октября 1951 года газета «Вечерний Ленинград» опубликовала объявление о предстоящей защите Абрамова, намеченной на 1 ноября в 18.00, которая будет проходить в зале учёного совета филфака Ленинградского университета.

Защита диссертации прошла блестяще. Все были поражены тем, насколько глубоко Абрамов знал выбранную тему. Вопросов оппонентов почти не последовало. Во время выступления Абрамов ничем не пользовался, словно то, о чём он говорил, было его собственным мнением. И после обсуждения диссертации закрытое голосование учёного совета просто не могло не закончиться положительно. Не было ни одного голоса «против».

Не будет лишним здесь отметить, что кандидатская диссертация Фёдора Абрамова включала в себя лишь исследование первой книги шолоховского романа, увидевшей свет в 1932 году. Второй же том «Поднятой целины» выйдет только в 1959-м, когда абрамовские «Братья и сёстры» уже будут греметь по всей стране.

Как шолоховед, Фёдор Абрамов держал марку и после того, как ушёл из науки и полностью посвятил себя литературной деятельности. Примечателен один эпизод. 21 января 1964 года заведующая отделом литературы всесоюзного журнала «Крестьянка» М. Искольдская попросила Абрамова прислать для майского номера журнала статью к шестидесятилетнему юбилею Михаила Шолохова. Причём о том, что Абрамов занимался Шолоховым, заведующая отделом узнаёт не от кого-нибудь, а от старшей дочери Шолохова – Светланы Михайловны. Это в первую очередь говорит о том, что имя Абрамова в качестве шолоховеда было на слуху не только среди филологов, но и в семье самого автора «Тихого Дона» и «Поднятой целины», что указывает на большую степень доверия к его работам со стороны близких Шолохова и, вероятнее всего, самого Михаила Александровича.

Защита диссертации для Фёдора Абрамова, помимо научного авторитета на кафедре, разрешила ещё один, довольно важный вопрос – жилищный, доставивший им с Людмилой немало хлопот. Прожив некоторое время в съёмной маленькой комнате трёхкомнатной квартиры на 7-й линии Васильевского острова, Абрамов под занавес уходящего года стал полноправным хозяином небольшой комнатки в коммунальной квартире 50 дома на Университетской набережной, 7/9, – общежития во дворе университета. Людмила Крутикова-Абрамова отозвалась о ней в своих воспоминаниях: «Когда-то это помещение было либо подсобным… либо жильём для прислуги, потому что двери комнаты выходили прямо на кухню. В квартире жили ещё три семьи… Нашу маленькую комнатёнку надо было как-то обустроить. Но денег на покупку какой-либо мебели у нас не было. В хозяйственной части университета нам выдали какой-то пружинный матрац, небольшой стол и два стула. Матрац мы поставили на ножки, и он служил нам постелью. А для хранения кое-какой посуды и продуктовила большие коробки из-под печенья – таков был наш “буфет”… Через некоторое время одна семья, занимавшая бо́льшую просторную комнату, переехала. И нам разрешили занять их комнату. Стало просторнее и уютнее. Там даже был большой изразцовый камин, и Фёдор с удовольствием заготавливал дрова и зимой топил камин (парового отопления тогда не было). Так мы прожили почти восемь лет до тех пор, пока не приобрели за свой счёт двухкомнатную квартиру в экспериментальном доме со встроенной мебелью на Малой Охте». Случится это лишь в 1959 году, и финансовой подмогой в этом будет гонорар за роман «Братья и сёстры».

Ну а пока начало семейной жизни лишь прибавило Фёдору Абрамову хлопот, которых и без того было предостаточно. Тем не менее начать семейную жизнь было и его желанием. Возможно, что, сойдясь с Людмилой, он пытался найти точку опоры в своём творчестве и, понимая сложность своей натуры, пошёл на риск, уже заведомо зная, что в его жизни всё же главным будет работа и… литература. Вероятно, в этом и кроются причины их частых ссор, особенно на первых порах. И если бы не Крутикова с её поистине стальным терпением, вряд ли бы их союз состоялся. Их семейная жизнь все последующие годы, до кончины Абрамова, будет балансировать с такой силой, что в любой