Малер встал, плохо соображая после сна. Она же сейчас придет!.. Нужно...

Что, что нужно?

Как-то смягчить потрясение...

Жалюзи в комнате были опущены, но этого было мало. Малер бросился к гардеробу, вытащил одеяло и накинул его на карниз. Свет все равно проникал в комнату сквозь щели, но стало значительно темнее.

Может, зажечь свечи? Нет, тогда уж совсем как на поминках...

— Элиас, мальчик?

Тишина. Дрожащими руками Малер набрал в шприц остатки воды и поднес его к губам внука. Может, это была лишь игра воображения, но в полумраке комнаты Малеру показалось, что, прежде, чем сделать глоток, Элиас потянулся губами к шприцу.

Думать сейчас об этом было некогда — Малер услышал, как хлопнула дверь подъезда, и вышел в прихожую, чтобы встретить дочь. Секунд десять он стоял возле двери и лихорадочно соображал, что же теперь делать. Раздался звонок. Он глубоко вдохнул и открыл дверь.

На Анне были лишь трусы и футболка, она даже обуваться не стала.

— Где он, где?

Она ворвалась в прихожую, но Малер схватил ее за плечи, не пуская в комнату.

— Анна, послушай меня... Анна...

Она забилась в его руках, вырываясь, крикнула: «Элиас!»

Не выдержав, Малер заорал во всю глотку:

— АННА! ОН МЕРТВ!

Анна перестала вырываться, подняла на него растерянный взгляд. Губы ее дрожали, веко подрагивало от нервного тика.

— Мертв? Но как же... ты ведь сам... они же сказали...

— Да выслушаешь ты меня или нет?

Анна обмякла в его руках и рухнула бы на пол, если бы он ее не держал. Малер усадил ее на стул возле телефона. Анна исступленно качала головой. Малер встал перед дочерью, загораживая вход в спальню, и, наклонившись, взял ее за руку:

— Анна. Послушай. Он жив — и в то же время мертв.

Анна опять замотала головой, в отчаянии сжимая виски руками.

— Я не понимаю, не понимаю, не понимаю...

Малер взял ее лицо в ладони и заставил посмотреть себе в глаза.

— Он больше месяца пролежал в земле. Он сильно изменился. Очень сильно. На него... страшно смотреть.

— Но как же он тогда... он же должен быть...

— Анна, я ничего не знаю — никто ничего не знает. Он не говорит и не двигается. Он жив, но он стал другим. Он... все равно что мертвый. Есть шанс, что можно еще что-то сделать, но...

— Я хочу его видеть.

Малер кивнул:

— Само собой. Но ты должна... будь готова к тому, что...

К нему? Как вообще можно к такому приготовиться?..

Малер сделал шаг назад. Анна не двигалась.

— Где он?

— В спальне.

Анна закусила губу и наклонилась, разглядывая дверь спальни. Она слегка успокоилась, но на лице ее теперь читался страх. Указав дрожащей рукой в сторону комнаты, она спросила:

— Он совсем разложился?

— Нет, но он... высох. Весь черный.

Анна кивнула, вцепилась руками в колени:

— А это ты его?..

— Да.

Она снова кивнула и добавила без всякого выражения:

— Они тоже тобой интересовались, — затем поднялась и вошла в спальню. Малер последовал за ней, отставая на полшага, мысленно перебирая содержимое аптечки на случай, если с Анной случится истерика. Успокоительного в доме точно не было. Так что оставалось полагаться лишь на самого себя.

Она не упала в обморок. И не закричала. Анна медленно подошла к кровати и взглянула на то, что осталось от ее сына. Молча села рядом. Просидев так около минуты, она попросила:

— Можешь меня ненадолго оставить?

Малер вышел и закрыл за собой дверь. Постоял, прислушиваясь. Через какое-то время из комнаты послышался звук, похожий на стон раненого животного. Ровный монотонный вой. Он закусил кулак, но дверь открывать не стал.

Минут через пять Анна вышла. Глаза ее покраснели, но в остальном она казалась спокойной. Теперь настала очередь Малера нервничать. Такого он не ожидал. Анна подошла к дивану, села. Малер сел рядом и взял ее за руку:

— Ты как?

Анна уставилась в темный экран телевизора ничего не выражающим взглядом. Наконец она произнесла:

— Это не Элиас.

Малер не ответил. Боль в груди росла, отдаваясь в плечах и шее. Он откинулся на спинку дивана, унимая разыгравшееся сердце. Лицо его исказила гримаса боли — сердце затрепыхалось, словно его сжали в кулаке, — и отпустило. Пульс пришел в норму. Анна ничего не заметила. Она продолжала:

— Его больше нет.

Малер выдавил из себя:

— Анна, я...

Анна упрямо кивнула, словно пытаясь убедить саму себя:

— Элиас мертв.

— Анна, я совершенно уверен, что это...

— Ты меня не понял. Я знаю, что это его тело. Но самого Элиаса больше нет.

Малер растерялся, не зная, что на это ответить. Боль постепенно отпускала. Он закрыл глаза, произнес:

— И... что же ты намереваешься делать?

— Заботиться о нем, естественно. Но Элиаса больше нет. Разве что в наших сердцах. Там и только там.

Малер кивнул:

— Да...

Он и сам толком не знал, с чем именно соглашался.

Большую часть ночи таксист развозил пациентов из Дандерюда по другим больницам и разглагольствовал о том, какие кругом дураки. Боятся мертвецов, будто это привидения или призраки какие, а дело-то не в этом. Все дело в бактериях.

Кинь, к примеру, дохлую собаку в колодец — и что будет? Если через три дня такой водицы хлебнуть, отравишься насмерть. Или взять хоть войну в Руанде — тысячи погибших — ужас и все такое, да только сама война — это полбеды. Вода — вот где зло. Покидали покойников в реки, вот все и перемерли — кто от жажды, а кто и потравился.

Мертвецы, они ведь чем страшны? Мертвец — переносчик бактерий.

Давид заметил под счетчиком коробку с бумажными носовыми платками для пассажиров. Он не знал, правду ли говорил таксист, но уже одно то, что он верил во всю эту чушь...

Когда таксист понес что-то про какие-то споры, найденные на комете с Марса, упавшей на Землю четыре года назад, Давид перестал слушать. Таксист оказался помешанным на всякого рода нездоровых сенсациях, а Давида совершенно не интересовали результаты засекреченных тестов.

А вдруг они решили произвести вскрытие? Или уже произвели?

Подъехав к Каролинскому институту, таксист попросил назвать точный адрес, и Давид ответил: отделение судебно-медицинской экспертизы.