— Ты же знаешь, я не могу говорить об этом.

— Да ладно. Джек делится историями о некоторых своих делах.

— Да, когда это связано с простым частным расследованием, и его сотрудники каким-то образом оказываются в борделе.

Я усмехнулась, вспомнив эту историю на позднем завтраке в прошлое воскресенье.

— Можешь ли ты, по крайней мере, подтвердить, что этот случай стал причиной синяка на твоей щеке и царапин на спине?

— Некоторым людям не нравится, когда их допрашивают по доброй воле.

Мое воображение разыгралось при мысли о большом, плохом детективе Шейне, преследующем преступника, и как его мускулы напряглись, когда он повалил его на землю и надел наручники. Мм-м-м-м… Наручники.

— Я совсем не нахожу твою роль храброго копа сексуальной.

— Поверь мне, это не так уж сексуально. Большинство людей — женщин — раздражаются из-за часов работы. Многие мужчины, с которыми я работаю, у которых есть семьи, каждый день борются за то, чтобы сделать свою семью приоритетом. Департамент накладывает свой отпечаток на семью. Это стресс и опасность. Они дают мне достаточно причин, чтобы никогда не втягивать в это семью. Я могу сосредоточиться на своей работе, лишь не думая ни о ком другом.

Я изо всех сил старалась проглотить комок, который застрял у меня в горле от его речи, стараясь не воспринимать это как предупреждение. Я знала, что Шейн не заводит серьезных отношений, но за последний месяц мне приходилось напоминать себе об этом все чаще и чаще, когда мое сердце замирало, когда я видела его в другом конце комнаты.

— Боже, Шейн. Дай мне почувствовать, какого это на самом деле. Я просто надеялась, что позже меня арестуют и ты снимешь свою форму ради меня. — Я попыталась разрядить напряженность, которую создали его слова, пошутив.

Он ухмыльнулся мне и наклонился.

— Может быть, мы сможем поиграть в полицейского и грабителя попозже.

— Ты воспользуешься своими наручниками?

Он что-то прорычал себе под нос как раз в тот момент, когда официантка поставила на наш стол сковороду с кукурузным хлебом. Я напевала, откусывая каждый кусочек, наслаждаясь вкусом сладкого теплого хлеба на языке. Шейн наблюдал за мной с улыбкой, иногда смеясь над моим волнением. Например, когда я хлопала в ладоши, когда нашу еду ставили на стол. Вся она едва помещалась на маленьком квадратном столике для двоих.

Четверть курицы для меня и половину для него, и, конечно, засахаренный бекон, картофель фри, макароны с сыром, салат из капусты, картофельное пюре, суккоташ и сладкий картофель с поджаренным зефиром сверху.

Я начала копаться в еде, как только официантка отошла. Я даже не спросила, не возражает ли он, если я буду макать ложку в его гарниры, я просто взяла и сделала это. Он понял мой намек и сделал то же самое. Я обмакнула картофель фри в айоли и застонала, откусив первый кусочек.

С набитым ртом и еще одним картофелем фри в руке я указала на айоли.

— Ты должен это попробовать. Обычно я люблю кетчуп, реально люблю кетчуп, но этот айоли — это нечто.

Он засмеялся, но выполнил приказ, кивнув головой на мой отзыв.

— У меня был приемный брат, который любил кетчуп. Раньше он пил его через соломинку.

— Фу. Я люблю кетчуп, но это уже слишком.

— Он определенно был странным человеком.

— Джек тоже. Он обычно смешивал свой кетчуп с майонезом и макал в него картошку фри.

— Да, я видел, как он это делал раньше.

Я слизнула с ложки кусочек сладкого картофеля и проглотила, затронув новую тему, о которой он почти не говорил.

— Ты поддерживаешь связь со своим приемным братом?

— Нет. Ему было всего семь, и я ушел оттуда через год.

— Почему? — я не очень хорошо разбиралась в системе приемных семей.

— Меня вернули моей маме после того, как она доказала, что чиста.

— Это же хорошо.

Он невесело рассмеялся и провел ложкой по картофельному пюре, отчего оно закружилось.

— Не совсем. Я пробыл с ней меньше года, прежде чем ее снова поймали с наркотиками, и они забрали меня. Это был последний раз, когда я видел ее.

— Она больше никогда не была чистой?

Я постаралась сохранить бесстрастное выражение лица, потому что, хотя он и не смотрел на меня, я не хотела, чтобы он поднял глаза и подумал, что увидел в них жалость. Шейн был не из тех, кого можно пожалеть.

— Нет. Она умерла от передозировки, и с тех пор я был в системе.

Я не сочувствовала ему. Он бы этого не хотел.

— Ты надолго оставался в какой-нибудь одной семье?

— Наверное, самое долгое я пробыл с одной из них года два. — Между его бровями образовались глубокие складки, а горло задвигалось вверх-вниз, прежде чем он покачал головой и продолжил. — До этого я уже был в паре семей. Много переезжал с места на место. Я был не совсем легким ребенком. Не ужасным, но и не простым.

— Я думаю, это все еще подходит тебе, — сказала я, стараясь говорить непринужденно.

Когда я усмехнулась, он поднял на меня глаза впервые с тех пор, как начал рассказывать о своем детстве. Он смотрел с облегчением и благодарностью за то, что я не нянчилась с ним, и тоже засмеялся.

— Похоже, ты справляешься, — обвинил он.

— Я думаю, это так. Я закажу футболку.

Ищу мужчину, который не ужасный, но и не простой.

— И сможешь добавить ее в свою коллекцию.

Мы смеялись весь ужин, когда я переела. Наша официантка принесла счет, и Шейн заплатил.

— Ты не должен был этого делать. Думаю, я съела больше, чем ты.

— Я тоже так думаю, но это не имеет большого значения.

Он стоял передо мной, пока я надевала куртку, занимаясь своим привычным полицейскими делом, проверяя бар.

— Блядь. Блядь.

— Что? — я посмотрела в его широко раскрытые глаза, смотрящие куда-то за мое плечо, и тоже начала оглядываться по сторонам. Он схватил меня за руку и потащил в дальний конец ресторана. — Шейн. Что за черт?

Он нырнул в коридор и посмотрел по сторонам на двери.

— Твой брат и Лу сидели примерно через пять кабинок от нас. Они направлялись в нашу сторону. Слава богу, я заметил его раньше, чем он увидел меня.

Он толкнул первую дверь, которая вела не на кухню, и огляделся по сторонам, прежде чем затащить меня в женский туалет.

— Что за черт? Что, если кто-нибудь войдет?

— Этого никогда бы не случилось, если бы ты просто наслаждалась мексиканской кухней.

— О,