была покрыта пылью, не разглядеть других цветов, кроме унылого серого. Но башенки на крыше, похожие на колпаки колдунов, я признала бы и через тысячу лет.

Радужный дом! Здание, которым я не уставала любоваться!

Я продолжала лететь, развивая скорость. Не видя ничего, кроме любимого небоскреба. Не осознавая, что разрушающийся город может быть опасен. Не заметила накренившуюся с очередного здания букву, высотой в два человеческих роста — единственную оставшуюся от названия некогда обитавшей здесь компании. Не обратила внимания и жестоко поплатилась за это.

Звук удара заглушил хруст ломающегося левого крыла, и прежде, чем я успела осознать случившееся, глаза застлала кровавая пелена, а во рту появился мерзкий соленый привкус. А я ещё смела шутить о травмах пернатых конечностей! Это была запредельная боль. Уносящая прочь всё на свете. Желание разгадать загадки и даже потребность существовать ангелом или человеком.

…Я осознала, что лечу не вперед, а вниз, когда до земли оставались считанные метры. Попыталась взмахнуть крыльями, но вызвала новую болевую волну, по мощности напомнившую взрыв в симуляторе. Закричав, приготовилась к страшному столкновению. За мгновение до удара, голову пронзила до смешного простая мысль. Вспомнилось название мёртвой Вселенной, которое слуги Поднебесья старались не произносить.

Мир Ветров и Радуг.

Радуг! Семь полосок в небе, которыми я так жаждала любоваться! Они и были тем самым чудом, которое случается после проливных дождей!

Давно следовало догадаться. Глупая, глупая Ларо…

…Наверное это был сон. Потому что я снова стояла на балконе, но не там, где меня обнимал таинственный возлюбленный. Глаза, как и в прошлый раз, смотрели на сердитое, покрытое барашками, море. Шёл дождь, но благодаря широкой крыше холодные капли летели мимо. Лишь когда они ударялись о поручень, стремительные брызги попадали в лицо. Но меня это не раздражало и не тревожило. Наоборот, немного приводило в чувство и остужало гнев.

— Ты злишься, — констатировал за спиной звонкий женский голос. Сколько же в нём было жизни! И веры в собственные возможности! Впрочем, как и всегда.

— Ты ожидала иной реакции? — я не стала оборачиваться. Не хотела, чтобы она прочла в глазах обиду. Всё равно не поймёт. Ей никогда не бывает дела до подобных мелочей.

— Я надеялась на поддержку. Но ты продолжаешь оставаться приземленной. И пытаешься подрезать крылья мне.

Захотелось расхохотаться. Громко. Истерически.

Какая же она эгоистка! Была и будет вечно! Да, её цели глобальны. Я согласна. И не раз готова была «снять шляпу» в знак уважения и восхищения. Но ведь вокруг живут и простые люди. Такие, как я. И, как другие члены семьи, которым она не безразлична. Мы не пытаемся прервать её полёт, а страхуем, чтобы не разбилась насмерть при падении.

— Думай, как хочешь, — отмахнулась я устало. Сил спорить не осталось. Сейчас я напоминала себе зависшую над городом тучу. Уже не грозную, а жалкую, рыдающую навзрыд. — Только не верь ему. Он — зло.

Теперь засмеялась она.

— Он прав! Ты просто завидуешь. Потому что тонешь в круговороте примитивной жизни, как в болоте. Захлебываешься и задыхаешься. И на мужа тебе наплевать. Ты никогда его не любила. Словно ждёшь чего-то. Репетируешь, а не живешь… — она внезапно замолчала, осознав, какие мерзкие вещи говорит. Грязно выругалась и ушла, даже не потрудившись извиниться. Ибо не царское это дело. К тому же, она знала, я проглочу жестокие слова. Не стану упрекать, даже если не получится простить.

Быстро моргая, чтобы прогнать навернувшиеся слезинки, я посмотрела в небо. Оно, в отличие от меня, почти перестало плакать, и с каждой минутой становилось светлее, приглашая солнце вернуться в умытый мир. А, значит, вот-вот случится маленькое чудо, ради которого сотни людей прилипают к окнам или выскакивают на улицы после дождя.

Я ждала появления радуги, стараясь прогнать горечь и обиду. Но прежде, чем она раскрасила небеса, случилось нечто странное.

— Ты проиграешь, — шепнул кто-то в ухо. — А проигравшему полагается смерть.

Я обернулась, но не обнаружила на балконе ни души. Это напугало ещё сильнее, потому что я нутром почувствовала присутствие некой недоброй силы. Словно злейший враг поднялся из ада, чтобы навсегда низвергнуть меня в пропасть.

* * *

…Глаза открылись с неимоверным трудом. C губ сорвался стон, похожий на тихий плач. Вдоль позвоночника прошла ещё одна волна боли, за доли секунды достигнув затылка, а следом и висков. Я попыталась дернуться, замолотить руками и ногами, но они были слишком слабы, чтобы беспрекословно подчиняться. Лишь пальцы послушались, попробовали вонзиться в землю, но не вышло. Подо мной были асфальт и вода.

Я лежала на левом боку в холодной луже, мокрая и жалкая, а сверху лились целые потоки — в реальности, как и в странном сне, шёл дождь. Оба крыла безжизненно распластались за спиной. Кажется, при падении я умудрилась сломать и второе. Боль была невыносимой, словно по пернатым конечностям орудовало с десяток ножей. Но я сжала зубы, и попробовала подняться на четвереньки, чтобы отползти подальше от молотящих по беззащитному телу дождевых струй.

Укрытие было рядом — потрепанный временем козырек над крыльцом магазина с заляпанными грязью стёклами. Но мне расстояние показалось столь же длинным, как путь от платформы до разрушающегося города. Преодолев гряду луж, я рухнула на ступени, и лишь пролежав пластом минут десять, взобралась на сухую площадку. И снова легла — на живот, чтобы поврежденным крыльям стало чуточку легче. Так и замерла, слушая разбушевавшийся дождь.

…Не знаю, сколько прошло времени. Быть может, целое столетие или всего несколько минут. Но, когда я в следующий раз разорвала паутину боли и разжала веки, в мёртвый Мир вернулось солнце. Теплые лучи гладили мокрый асфальт, стараясь поскорее уничтожить грязные серые лужи. Если после ливня небо пустой Вселенной и раскрашивала радуга, то я её пропустила, утопая в собственной беспомощности.

Ноги тряслись, как при лихорадке, но я заставила себя подняться. Через не хочу и не могу. Оперлась на хлипкую дверь и вдруг подумала, что выгляжу, наверняка, ужасно. Рука сама потянулась к заляпанному стеклу, чтобы протереть его и увидеть отражение. Несколько неловких движений, вызывающих приступы тупой боли, и я взглянула на себя. Взглянула и отшатнулась, чуть не упав от страха. Потому что мои очень светлые глаза смотрели на меня с чужого лица.

Но крик застрял в горле. На смену ужасу пришла радость.

Я ошибалась. Это лицо не отражалось в зеркале во время моего существования в Поднебесье, но и незнакомым тоже не было. Я знала его. Знала хорошо. И, вглядываясь в мутном стекле в каждую