3. Таня звонила и говорила странные вещи, что ожидает документы, «которые потянут больше, чем двести граммов тротила… Подготовила такую бомбу, ты ахнешь…».

4. Таня вызывает меня на заседание редколлегии. Взрыв в «мерседесе» Гусева: Холод, Гусев, шофер — все погибли.

5. В момент гибели Холод неизвестный или неизвестные проводят в квартире Татьяны обыск. Предположительно из квартиры исчезли папки с материалами по КГБ и ГРУ.

6. Слава Грязнов разыскал «мерседес» Самохина, а «мерседес»-то — из Германии…

7. В ночь на 3 декабря по просьбе Тани я читаю «Записки полковника Васина».

8. Самохин… Самохин бывал в доме Андрея Гусева. Самохина, бесспорно, знает Шароев, если судить по тени на его лице. Если предположить, что бомбу Татьяне вручил Самохин: в посылке, в пакете, «дипломате» или еще каким способом, и его, как исполнителя, убрали? Убрали до того, как произошел взрыв в «мерседесе»? Нет, что-то не похоже…

Самохин вручил Татьяне документы, не зная, что находится в посылке? Но почему Татьяна сразу же не открыла то, что ей передали? Утром 3 декабря она мне звонила и ни словом не обмолвилась о том, что получила документы… Она решила открыть то, что ей вручили, непременно в присутствии Гусева?

Самохин…

Увы, ниточка, за которую я ухватился, оказалась оборванной.

Придется ждать заключения экспертизы и уже после заключения вместе с Меркуловым и Грязновым составлять план расследования. А пока, пока нужно постараться уснуть.

К различным опасностям, связанным с моей работой, мне не привыкать. Не раз и не десять раз в течение всей службы в прокуратуре был я мишенью для различных вооруженных монстров. Но начиная с сегодняшнего утра вокруг меня стало твориться нечто малопонятное и невообразимое. Будто герои западных фильмов ужасов сошли с экрана и поселились почему-то в Москве, неподалеку от моего дома, исключительно для того, как мне показалось, чтобы заняться мной лично.

Когда утром я оказался возле своей «Лады», я остолбенел. Вся машина была вымазана красно-бурой краской, а на лобовом стекле было написано, скорее всего пальцем: «ТЫ УМРЕШ», причем без мягкого знака.

Тут же будто из-под земли появившийся дворник Михеич, подобострастно кашлянув в кулак, извиняясь, сказал:

— Не уследил я, Александр Борисович. Я еще в соседнем дворе подметаю, а там снег еще остался. Но я видел этого хулигана…

Я мгновенно вспомнил то, что мне кричал вчера этот сумасшедший во дворе Первого Медицинского, и у меня в животе неприятно забурчало. Уж не тот ли это ненормальный каким-то образом оказался без смирительной рубашки и вдобавок в моем дворе и возле моей машины?!

— Да, я, кажется, его знаю, — сказал я. — Черноглазый и худой, зубов нет?

— Ой, совсем не тот, я точно помню его лицо. Я еще побежал к нему, хотел отогнать от машины, да он как припустит — и след простыл. Маленький такой, белобрысый, волосы до плеч, но немолодой уже, на макушке плешка такая круглая. Глаза навыкате, синие, нос с горбинкой, это точно помню. Небритый еще сильно…

Не доверять Михеичу у меня не было оснований. Я присмотрелся к странной краске. Похоже было, что кровь.

— А ведь это вовсе не краска, Михеич, — повернулся я к красноносому дворнику. Снег вокруг машины был обильно окроплен замерзшими каплями, по припорошенному снегом асфальту тянулась кровавая дорожка.

— Да я тоже не заметил у него ничего, кроме… Вот руки у него будто точно в крови. Он еще побежал, а с пальцев у него капало красным на снег.

У меня опять в животе кишки недовольно буркнули. Интересно, кто бы это мог таким странным способом угрожать? На ум никто белобрысый и маленький не приходит. Однако надо поторапливаться, я попросил Михеича принести ведро горячей воды, что он с радостью и сделал. Я тем временем осмотрел со всех сторон машину, похоже, она была в порядке, и решил не ехать для снятия отпечатков, а отправиться куда и намечал, в редакцию.

Похоже, объявился кто-то из моих старых знакомых. Ну, к угрозам мне не привыкать…

Весь день я провел в редакции «Новой России». Опрашивал остальных членов редколлегии.

Миши Липкина не было, он мотался по управлениям культуры, ездил в Роскомпечать, утрясая вопрос, кому теперь принадлежит газета, как проводить выборы нового главного редактора и прочая, и прочая.

В сейфе Татьяны Холод я, как и ожидал, ничего не обнаружил, никаких папок по КГБ и ГРУ, только итальянские колготки, флакончик французских духов и некоторая документация, касающаяся газеты.

До Славы Грязнова невозможно было добраться — его не было нигде.

Дежурная по камере хранения Ольга Захаровна Пряхина, или, как ее все называли, просто Захаровна, терпеть не могла вокзальных бомжей. Больные, грязные, со стойким запахом мочи и сивушной гадости, они вызывали обычное у всякого нормального человека чувство отвращения. А поскольку по долгу своей работы ей постоянно приходилось сталкиваться с этими существами, они вызывали у нее, помимо отвращения, еще и чисто профессиональную ненависть. Хотя, надо заметить, Ольга Захаровна была женщиной незлобивой и тех же бомжей иногда жалела и даже подкармливала остатками своего обеда.

Но вот когда она закрыла свою каптерку на ключ, собираясь пойти пообедать, то увидела Профессора, знаменитого вокзального пьяницу, который не расставался с газетами ни в пьяном, ни в относительно трезвом виде. За любовь к печатному слову он, очевидно, и получил свое прозвище. Профессор, живописно раскинувшись, лежал в затененном углу, а из-под него тянулась темная струйка, заканчивавшаяся замысловатым вопросительным знаком.

Ольга Захаровна не стала задаваться вопросом: что бы это значило? Как следует выматерившись, она подскочила к Профессору, схватила за плечо и поволокла его из угла на свет Божий, стараясь протащить так, чтобы стереть вопросительный знак.

Профессор мычал и размахивал газетой.

— Ах ты ж блядь такая! — закричала Ольга Захаровна, стараясь ударить бомжа так, чтобы не испачкаться. — Что ж ты мне тут обоссал все? Ну ладно!..

Захаровна выхватила газету из рук Профессора и, стукнув его несколько раз по несимпатичному лицу, побежала за милиционером.

На выходе из камеры хранения она заметила фигуру дежурного:

— Сережа!

Милиционер, долговязый и худощавый лейтенант, обернулся, обнаружив совершенно юное лицо и редкие пшеничные усики.

— Ну что это такое! Опять у меня этот Профессор обоссанный валяется! Заберите вы его куда-нибудь, что ж это!.. — сразу взяла трагическую ноту Захаровна.

— Где? — спросил лейтенант.

— Там внизу, — с досадой махнула Захаровна рукой. — Ни пообедать, ни… хера!

Дежурный уже вызывал кого-то по рации. Захаровна направилась к урне, чтобы выбросить газету, и тут ее взгляд упал на газетную страницу, с которой улыбалась красивая женщина, обведенная траурной рамкой. Ольга Захаровна сразу ее и узнала.