Отступаю на шаг. Отныне я – лишь часть толпы, безымянный путешественник во времени.

– Тебе ехать четыре часа? А разве поездом не быстрее? – брякает парнишка, взглянув на табло отправления.

– Точно! Поезд! – отвечает девушка. – И как я об этом не подумала?!

– Я… я понимаю. Автобусом дешевле, да? Причина в цене билета. Ты не обязана…

– Как там пишется это слово? «П-О-И-С-Т»?

Я скольжу взглядом вдоль шумной толпы: неужели эта ситуация кажется странной только мне? Нет, никто не смотрит, никто не прислушивается. Холодные безжизненные лица, как у манекенов, устремлены на табло.

Я вижу, как мой юный двойник шагает возле тебя. Толпа пассажиров течет к автобусу.

– Да, с удовольствием! – отвечаешь ты, ступая на бетонную платформу.

– Ладно… Хорошо.

Объятие, мимолетное пожатие руки, перед тем как разойтись в стороны.

– Он приходит в себя?

Незнакомый голос отражается эхом отовсюду, в интонациях слышится уверенность и понимание, которых мне сейчас так не хватает.

– Кто это? – пытаюсь крикнуть я, оглядываясь в поисках объяснения.

– Джулия! Джулия!

Я снова вижу вокзал. Толпа нехотя пропускает юного меня, который отчаянно прорывается вперед. Сцена разыгрывается еще раз.

– В смысле, гувернантку?

– Да иди ты к черту!

У меня вдруг начинается приступ клаустрофобии. Со всех сторон напирает толпа. Я оставляю нас с тобой и спешно выбираюсь из давки. Платформа 13, платформа 12, платформа 11, 10, 9. Автоматические двери выпускают меня в город. На улице ни ветерка, я шагаю по пустынным тротуарам, но в ушах раздаются звуки мчащихся машин.

Мимо меня проносится единственный человек. Он забегает в автовокзал.

– Джулия!

Я снова посреди толпы. Смотрю, как еще один я подходит к тебе в пространстве, похожем на вакуум.

– Он шевелится!

Не в силах говорить, не в силах убежать, я чувствую, как открывается мой рот, легкие сжимаются, трахею наполняет воздух. Собрав все свои силы и каждую молекулу кислорода в теле, я наконец умудряюсь прокричать что-то нечленораздельное.

Мои глаза резко открываются. Я в больничной кровати. Перемена обстановки потрясает. Я в большой темной комнате, потолок отделан пластиковыми плитами. Операционная лампа освещает только меня, в сумраке двигаются неясные силуэты.

– Очнулся, – едва слышно произносит кто-то незнакомый, с нотками напряженности в голосе.

Хочу сесть, однако в тело впиваются уже знакомые ремни, придавливая к матрасу. Яростная борьба с оковами не приносит никаких плодов, кроме жалкого удовлетворения от того, что я пытался.

– Мистер Мейсон, постарайтесь успокоиться, – доносится откуда-то сзади встревоженный голос доктора Коделл.

Обойдя изголовье кровати, она возникает в зоне видимости. Доктор вглядывается в меня, явно озабоченная моими страданиями.

– А, это не реакция на препарат. – Голос Коделл снова звучит уверенно. – С вами все в порядке.

– Где… где…

– Вы в Призмолл-хаусе. На третьем этаже, – успокаивает она, легко касаясь моего плеча. – Все, что с вами происходит, контролируется медицинским специалистом. Это всего лишь кратковременная шероховатость в абсолютно безопасной и эффективной процедуре.

– Что это было?

– Сон, мистер Мейсон. Воспоминание. Управляемый гипноз в сочетании с некоторыми тщательно подобранными препаратами. Все под контро…

– Что за чертовщина со мной творилась?! – ору я в потолок, бешено дергаясь на кровати в попытке дотянуться до Коделл.

Она исчезает в темноте. Мгновение спустя изголовье кровати поднимается, и я оказываюсь в сидячем положении. Вскоре доктор возвращается, толкая по каменному полу офисное кресло на колесиках. Она подкатывает его к изножью моей кровати и садится.

Доктор задумывается, прежде чем начать говорить. Рядом снует Виллнер.

– Эта процедура – собственное изобретение Института. Лечение, которое я создала и усовершенствовала. Оно помогло бесчисленному множеству людей отделиться от объекта своей аддикции.

– Отделиться?

Коделл тихо кивает.

– Видите ли, люди считают, что зависимость – это неизлечимая болезнь. И максимум, что можно сделать, – всю жизнь проявлять бдительность и страдать от абстиненции.

– Как же они недальновидны, – с презрением бормочу я.

– Сарказм в сторону. Да. Именно недальновидны, – продолжает Коделл. – Они готовы довольствоваться меньшим. Терпеть ломки, очищаться до тех пор, пока биохимия мозга не восстановится, и до конца жизни строго блюсти себя. Это пластырь на пулевую рану. Полумера. То, в чем виновно все сообщество психиатров. Через сотню лет мы обернемся назад и спросим себя: почему такие пациенты не получали настоящую помощь, хотя возможность была?

– И тогда в вашу честь назовут университет.

– Это неважно. Мне важно настоящее. Что я помогаю людям.

Тем временем мистер Виллнер бросает простыню и мою одежду в пластиковый контейнер. Я смотрю, как он закрывает крышку и уносит контейнер в другой конец комнаты.

– В Америке, – продолжает Коделл, – я лечила пациента, который был буквально одержим местной девушкой-бариста. По ночам он видел ее во сне, а днем, естественно, без конца заходил за кофе. Ему становилось все хуже. Девушка полностью завладела его мыслями. И если бы я лечила его так, как в медицинском сообществе принято подходить к проблеме аддикции, мне пришлось бы сказать своему пациенту, что чувства никуда не денутся; лучшее, что он может сделать, – покупать кофе в другом месте. Всегда. Как только заметит эту девушку, сразу переходить на другую сторону улицы. Но этого недостаточно. Я хочу, чтобы мой пациент мог гулять везде, где ему вздумается. Чтобы мог подойти к ее стойке и заказать себе кофе, не испытывая при этом никаких чувств. Вот лучший способ спасти его рассудок и обеспечить ей безопасность: в этом и заключается суть лечения.

– Монти Хан варит медовуху на заднем дворе.

– Именно. Именно. – Коделл улыбается, радуясь, что я понимаю ее точку зрения.

Виллнер подходит к металлической панели, встроенной в дальнюю стену. Открывает крышку, за которой, видимо, находится желоб для грязного белья, бросает туда пластиковый контейнер, который летит на нижние этажи, и с металлическим лязгом закрывает ее.

– Я не позволю вам стереть Джулию из моей памяти. Я не…

– Никто и не собирается этого делать. – Коделл выставляет вперед ладони, защищаясь от обвинения. – Мы ничего не стираем. Изобретенная мной Разделительная терапия – это скорее… Представьте, что ваша жизнь с Джулией – словно картина по номерам, раскрашенная многообразием эмоций: страхом, радостью, злостью, ревностью. И все это дает сбой в вашем мозгу, толкает к самоуничтожению. А с помощью моей терапии мы ослабим слишком яркие краски. В итоге одни цвета будут сильно приглушены, другие – стерты. Но память, изображение на картине, сохранится. Вы просто избавитесь от фиксации, перестанете терять в ней себя.

Я вспоминаю, как, сидя за столиком во дворе, с наивной надеждой слушал Монти Хана, который расписывал подход доктора Коделл. Монти упоминал три метода, которые применялись лично к нему: физкультура, когнитивно-поведенческая терапия