В условленное время в назначенном месте «респектабельный делец» ждал встречи со «светским приятелем». «Приятель» пришел не один. Так был арестован «Этьен».

— Приведите арестованного, — коротко бросил в телефонную трубку немецкий контрразведчик. Понимающе переглянувшись с сидевшими за столами коллегами, контрразведчик добавил: — Этого… инженера-предпринимателя…

Несколько глаз выжидательно уставились на дверь, Еще бы: запахло крупной удачей. Гестапо удалось схватить явного иностранного разведчика. Вначале был арестован один из его помощников. Под воздействием пыток он смалодушничал и навел контрразведку на этого разведчика. Правда, арестованный выдал себя за простого предпринимателя-инженера. Но они-то полагают, что это не так. По их мнению, он ведет разведку в пользу Советского Союза. Многое теперь решит предстоящий допрос. Любой ценой нужно вырвать у арестованного признание, что он советский агент. Какое тогда можно будет раздуть громкое дело против СССР! Перед контрразведчиками мерещились на газетных полосах сенсационные заголовки о судебном процессе над советскими разведчиками, разоблачительные заявления политических деятелей.

Вот и арестованный. Рослый, с крупными чертами лица, с залысинами на выпуклом лбу, он спокойно подошел к столу.

— Ваше подлинное имя и кем вы сюда засланы?

— Я уже говорил, и по паспорту видно, кто я, откуда и чем занимаюсь…

— Не сочиняйте, — перебил его контрразведчик. — Мы знаем, вас забросила советская разведка. Иначе зачем было интересоваться, например, сведениями о нашей авиации?

— Просто интересовался техникой, — арестованный чуть усмехнулся, разведя руками. — Повторяю, я ведь инженер…

— Хватит! Сознавайтесь, что вы из России и работаете на нее. Не осложняйте свое положение. А сознаетесь — выпустим на свободу.

Но арестованный был непреклонен. Снова допрос. Потом еще и еще угрозы и уговоры, издевательства и заигрывания. Но этот человек неизменно твердит одно и то же, не выдает ни одного из своих товарищей. Он, говорится в заключении следствия фашистской контрразведки по этому делу, иностранной национальности, но к какой стране принадлежит, не было возможности выяснить. Предпринятое по этому поводу расследование позволяет считать, что данные им о себе сведения неверны.

По некоторым имеющимся уликам можно подозревать, что он русский… Однако он все это отрицал…

Наконец состоялся столь необходимый для гестапо и контрразведки процесс. Но ожидаемого эффекта не получилось. Позже стало известно: разведчик и там был тверд и мужествен, ничего не сказал.

Было предпринято несколько попыток вызволить разведчика из застенка — они оказались безуспешными. Фашисты надежно стерегли своего неизвестного узника. Верные люди, предварительно смазав все узлы чиновничьего аппарата, предложили разведчику подать прошение о помиловании. Но советский человек, коммунист, полковник Лев Ефимович Маневич — таково было настоящее имя и звание неизвестного — ответил: «Не подобает писать такие прошения члену нашей партии и красному командиру. Какой пример подам я политзаключенным?» Он и в этот момент не думал о себе.

Шла Великая Отечественная война. Узника переводили из одного концлагеря в другой. Маутхаузен, Мельк, Эбензее… В одном из лагерей, воспользовавшись неразберихой с документами вновь прибывших заключенных, разведчик назвал себя советским военнопленным полковником Старостиным. О чем вспоминал он тогда, произнося перед гестаповцами имя далекого друга? О схватках гражданской войны? О полуголодных и самых счастливых курсантских годах в Москве? Кто ответит на это теперь?

О тех далеких днях рассказывает сегодня жена разведчика.

…Просторная комната современной московской квартиры залита ярким светом электрической люстры. За столом, заваленным письмами и фотографиями, сидит пожилая, седовласая женщина с открытым русским лицом, живыми темными глазами. Надежда Дмитриевна Маневич — жена Льва Ефимовича. Она тоже долгие годы была кадровым офицером, служила в Генеральном штабе, ушла в отставку в звании подполковника.

— Познакомилась я с Левой еще в гражданскую войну, — голос Надежды Дмитриевны чуть глуховат от волнения. — Родом он из Гомельской губернии, сын мелкого служащего. Был мобилизован в царскую армию, служил рядовым, старшим разведчиком стрелкового полка. В апреле 1918 года добровольно вступил в Красную Армию, а через полгода стал коммунистом. Тогда-то я впервые и увидела его. Помню, приезжает на станцию, где я служила, молодой агитатор из политотдела. Собрался народ. Как горячо говорил Лева про Советскую власть, с каким пылом призывал громить Колчака. На всю жизнь запали в сердце его слова. Потом я слышала от Якова Никитича Старостина, тоже старого большевика, про такой случай. В двадцатом году меньшевики подняли восстание башкир в нескольких селах. Старостину поручили мобилизовать членов партии. Маневич сам первый пришел к нему, в политотдел: посылай на подавление восстания. Старостин назначил его командиром отряда. Когда отряд прибыл на место восстания, Маневич пошел к восставшим, а перед этим дал указание своему заместителю начать выступление, если он не вернется. Силой своего слова он убедил людей сложить оружие. Политотдел на своем заседании отметил геройское поведение Маневича. В гражданскую войну он был военкомом бронепоезда, командиром коммунистического отряда, работал в штабе корпуса. Воевал с мусаватистами, кулацкими бандами, Колчаком. Маневич и после войны остался в армии. Учился в Военной академии имени М. В. Фрунзе, где несколько лет был секретарем одной из парторганизаций. В 1924 году Маневич окончил академию. Человек исключительных способностей, блестяще знавший военную технику, он очень увлекся авиацией. Снова началась учеба. На этот раз в Военно-воздушной академии. Летать приходилось помногу, но Маневич долго скрывал это от меня — не хотел волновать. Все открылось случайно: как-то его доставили домой в разодранном летном комбинезоне, обмороженного — самолет потерпел аварию, пилот полз по снегу.

Он мог стать отличным летчиком, видным военачальником. Партия послала Льва Маневича туда, где его талант, мужество и знания были нужнее всего, — он стал безымянным солдатом тайного, невидимого фронта.

Несколько раз разведчик выезжал за границу, выполняя специальные задания. Он действовал с беспримерным самообладанием, решительно и самоотверженно.

— Пойми, это очень нужно! — сказал Маневич, прощаясь перед последним своим отъездом.

Конец войны застал полковника Старостина-Маневича в лагере Эбензее. На востоке немецкие дивизии стремительно откатывались назад под ударами Красной Армии. На западе наступали союзники. Это время не забудет никто из тех, кому довелось его пережить. Наступила весна победы над фашизмом. Даже в лагерных бараках повеяло воздухом свободы. А полковник Старостин умирал. Сказались годы заключения, пыток, нечеловеческих лишений. Но даже сгорая от туберкулеза, этот человек находил в себе силы сражаться: он — вожак лагерной организации антифашистов. И буквально накануне собственной смерти полковник спас от гибели своих товарищей.

…По тревоге военнопленных выгнали из бараков. Истощенные, едва державшиеся на ногах, оборванные люди выстроились на плацу. Комендант, окруженный офицерами и автоматчиками, объявил: всех военнопленных решено перевести из лагеря в шахту, чтобы уберечь от возможных бомбардировок авиации.

Тихий ропот пронесся в толпе узников.

До конца войны оставалось несколько дней. Вот-вот к лагерю Эбензее,