– Но у нас есть и очень хорошие учителя, – продолжал рассказывать Николка. – Математик, например, – помнишь, я тебе рассказывал, Аллес. Еще и Леонид Андреевич Степанов, учитель русского. Так у него на уроках все, особенно старшие классы, чувствуют себя свободно. А оратор какой – заслушаться можно, как интересно и красиво объясняет! А сочинения разбирает – потом по всей школе повторяют его фразы, я даже дома пересказываю. И шутит, но не обидно; например, какому-то из старших классов сказал: «Написали бы вы такое письмо своей барышне – это было бы ваше последнее к ней письмо. Пора уметь отвечать за свои слова». А потом демонстрирует, как отшлифовывать каждую фразу и выражение.

– Все равно – дисциплина у вас вообще зверская, – не сдавался я. – Хоть розог нет – а я-то, признаться, думал, что вас до сих пор лупцуют.

– Нет, – помотал головой Николка. – В гимназиях уже давно телесных наказаний не применяют. В сельских школах, правда, не возбраняется, ну так там и ученики другие…

Вот дела – оказывается, все же порют! Ну народ…

– Ну да, – хмыкнул я иронически. – Там ведь быдло учится, а вы вроде как дворяне, белая кость…

– Ну знаешь! – возмутился мой собеседник. – Нам вот тоже достается – да так, что я бы порой предпочел розги! Подумаешь – раз-другой прутиком по заднице, велика беда! А вот как накидают тебе сниженных баллов по поведению да записей в кондуит – вот тут-то и небо с овчинку покажется. И выгнать могут, очень даже запросто…

Николка ненадолго замолчал.

– И ладно бы только по поведению! – продолжал он. – Есть ведь еще и прилежание: пять – «отлично», четыре – «хорошо», три – «добропорядочно», два – «не совсем одобрительно», единица – «худо». Хотя до единицы мало кто дотягивает – у нас вон один Кувшинов в классе… Его родителей недавно вызвали в школу – и предложили подумать о бесполезности пребывания их чада в гимназии. Как там им сказали? – наморщил лоб, вспоминая, мальчик: – «…Так как ваше чадо бесплодно проводит в ней время и своею рассеянностью и совершенным безучастием в учебной деятельности товарищей только отвлекает их от дела и препятствует правильному ходу учебных занятий». Если, к примеру, будешь считать на уроке ворон – посадят на первую парту. Там и на виду у учителя, и спрашивают чаще. А если и такое не помогает, поставят стоять у стенки – и стой столбом весь урок, а то и не один!

– Круто, – оценил я. – У нас-то такого нет, а вот папа как-то рассказывал, что у них, случалось, тоже в угол ставили… правда, только в младших классах. Тогда еще форму носили вроде вашей – из серого такого сукна, жесткого, неудобного. Он ее, правда, застал только в первом классе, но помнит…

– Кстати, об Олеге Ивановиче, – вспомнил Николка. – Не знаешь, как там у них с доцентом дела с манускриптом? А то что-то давненько ничего не слышно…

После возвращения из сирийского вояжа отец с головой ушел в расшифровку привезенной из Маалюли копии древнего документа, который (как он полагал) только и способен был пролить свет на загадку портала на Гороховской. В этом нелегком деле в помощь ему был Вильгельм Евграфович Евсеин – автор пергамента, открыватель портала, историк, чудом спасенный нами-героями из лап злодея Ван дер Стрейкера. Сам бельгиец пустился в бега – покинул Россию, причем не в одиночку. Вместе с этим искателем приключений на Запад отправилась Вероника, бывшая соратница Геннадия, а ныне – начинающая авантюристка и кандидатка на лавры новой Коко Шанель. Известно было – Яша постарался! – что девица эта сбежала со Стрейкером отнюдь не из романтических соображений, а вовсе наоборот, из сугубо прагматических. Хочет, видите ли, использовать его связи и положение для того, чтобы основать в Париже собственный дом мод. С собой Вероника прихватила, как водится у всяких уважающих себя путешественников в прошлое, набитый информацией ноутбук – и оставшимся в Москве оставалось только надеяться, что его содержимое касается лишь индустрии моды. И Каретников, и Корф, и отец регулярно просматривали европейские газеты, выискивая в новостях какие-нибудь отголоски деятельности авантюриста и его не в меру шустрой спутницы; но, видимо, слишком пока мало прошло времени и «круги изменений не успели еще широко разойтись по заводи Времени».

Автором этого поэтического сравнения был доктор Каретников; он употребил его в смысле скорее ироническом; отец же воспринял угрозу всерьез и день ото дня ждал каких-то неприятных сюрпризов, связанных с деятельностью безбашенных «бригадовцев». Если уж быть до конца честным, он и сам наломал в прошлом немало дров, особенно поначалу – чего стоила одна достопамятная история с часами! И здесь-то круги пойти уже успели – не далее как три дня назад Яша поведал своему покровителю о бурной деятельности с патентами и прочими «привилегиями», которую развил уже дядя-часовщик. «Круги» эти носят пока характер сугубо локальный, частный и вряд ли сколько-нибудь заметно скажутся на историческом процессе; но, как говорится, лиха беда начало. Похоже, Геннадий и его сторонники (чтобы не сказать – подельники) намерены вести себя в прошлом с непринужденностью и грацией слона в посудной лавке. И если судить по первым шагам, никаких моральных и прочих ограничений они знать не знают, а если рассказать, что таковые на свете бывают, – не поверят. Мотивы и цели этих молодых людей оставались пока что темным лесом.

Кое-какие соображения, правда, имелись – в основном вытекающие из упорных попыток наладить связь с народовольцами-студентами. Яша день и ночь не сводил глаз с группы Геннадия и исправно снабжал своих друзей самой свежей информацией. Так, было уже хорошо известно, что Геннадий и его команда, как правило, избегают пользоваться порталом на Гороховской, проникая в прошлое через московские подземелья. По поводу этого подземелья, а точнее – по поводу найденного там портала – я много чего наслушался как от отца, так и от остальных взрослых, входящих в число посвященных. И за дело, между прочим: если бы не наша с Николом жажда приключений, радикалы из будущего не заполучили бы такой удобный транспортный канал…

Я, конечно, переживал; предложил сгоряча даже взорвать проклятый тоннель, сделав портал недоступным для всех вообще. Но – встретил решительный отпор всех до одного своих товарищей. Спор (а вернее сказать – скандал) продолжался около часа и был окончательно прекращен Ромкой, который заявил, что, будь он на месте Дрона, непременно понатыкал бы в тоннеле датчиков движения, видеокамер, растяжек и монок[28], да так плотно, что любого решившего прогуляться по этим подземельям разорвало бы в клочья еще на подходах. И что лезть туда надо с хорошим сапером, со спецаппаратурой разминирования и только в самом крайнем случае, и никак иначе.

В общем, идею загубили на корню. И теперь единственной надеждой отрезать незваных визитеров из двадцать первого века от порталов оставался сирийский манускрипт – а с ним-то дело как раз и не клеилось. Отец с Евсеиным ночи просиживали в библиотеках по обе стороны портала, стали своими людьми в Православной академии, а точнее – в Заиконоспасском монастыре, где располагалось духовное училище (сама академия с 1814 года обреталась в Троице-Сергиевой лавре), в котором и преподавал знаток древних языков, переводивший для Олега Ивановича фрагменты коптского текста.