Оттого что воды не было, сохла трава в саду и Бабтонины розы. Укроп без полива превратился в сухие узорчатые заросли («Икебана», — грустно шутила Женька), а трава на улице стала жесткой, колючей желтой соломой. Улица вообще вся потрескалась, будто сухая корка, и была похожа теперь на пустыню Сахару.

— Конец света идет, — говорила вечером на лавочке Старуха Ватаулиха проходящей мимо Бабтоне, а та парировала:

— И не надейтесь даже…

Дед Толик приносил от пруда целые ведра — и наполнял железные бочки, стоящие под пересохшими водостоками. Оттуда брали воду, чтобы мыть голову и посуду. Потом в бочках завелись личинки коретры, но воду взять было больше неоткуда — дожди не шли, — поэтому мыли голову личинками. Иногда Ринке казалось, что они потом, когда волосы уже высыхали, шевелились в голове. «Не болтай глупостей, Ирина», — говорила тогда Бабтоня.

Когда на улице появлялся сторож-председатель Тимофей Игнатьевич, к нему все бросались, как утопающие к спасательному кругу.

«Ушла вода, ушла», — коротко, будто отстреливаясь от надоедливых дачников, бросал он и спешно ковылял прочь, опираясь на палку с резным набалдашником в виде орлиной головы.

Тимофей Игнатьевич был в дачном поселке и председателем правления, и бухгалтером, и сторожем заодно. Он отвечал и за воду, и за свет, и вообще за все дачи. Словно они были его собственные — все до единой.

По улицам Тимофей Игнатьевич ходил степенно, тяжело неся впереди себя гладкий большой живот, прихрамывал, опирался на резную палку, чтоб удобно было идти. А инспектируя дачные участки и озеро, он становился похожим на сказочного генерала. И лицо у него было важное, глаза по-разному прищурены — точнее, один прищурен, а другой нет. От этого было непонятно, то ли Тимофей Игнатьевич смеется, то ли сердится.

— Что вы такое говорите? — кипятилась Бабтоня. — Как это ушла? На какую глубину бурили для водокачки?

Тимофей Игнатьевич бормотал, что у него дела и сбегал — куда-то в сторону сторожки…

Женька вихрем ворвалась в сумрачную кухоньку, в которой Ринка и Рудик укрывались от жары.

— Он все врет! — Глаза у Женьки стали круглые и большие, на пол-лица. — И про воду, что она ушла — все неправда!

— А ты откуда знаешь? — недоуменно прищурился Рудик.

— Видела. Пойдем, покажу, — Женька аж пританцовывала от нетерпения — так ей хотелось поскорее показать все Рудику и Ринке.

Тимофей Игнатьевич жил у самой водокачки, на улице, которая с одной стороны притулилась к лесу, а с другой — полого сбегала к озеру, так, что видно было и запруды, и длинные мостки, и лодочки, покойно лежащие на воде у берега. Другой такой красивой улицы в поселке не было — поэтому-то сторож-председатель и жил здесь, думала всегда Ринка.

— Видите, видите?! — Женька раскраснелась и даже волосы у нее растрепались воинственно.

А они видели — и Ринка, и Рудик, и, наверное, любой забредший на улицу у водокачки. Она была совершенно не похожа на весь дачный поселок, иссушенный жарой. Ноги ступали по зеленой траве, а не по сухому ковылю, деревья стояли сочные и зеленые, грядки колосились свежей пушистой петрушкой, молочным горошком и ароматной поздней земляникой. Улица Тимофея Игнатьевича была настоящим оазисом.

Ринка вытаращилась. «Как же это, что ж тут такое-то?..» — бормотал Рудик, ничего не понимая.

— Он себе включает воду, — страшным шепотом сообщила Женька. — Мне папа говорил, теперь так можно. Они какие-то рычажки там сделали, и надо только нажать на нужные — и у целой улицы не будет воды. А можно наоборот — у всех выключить, а на своей улице включить. Это он так экономит.

— А у нас все сохнет! — задохнулся Рудик.

Они подобрались совсем близко к участку Тимофея Игнатьевича. Все бочки у него были полны до краев — прозрачной колодезной водой.

«Небось без коретры», — прошептала Ринка и поежилась.

Зашуршало гравием, взревел мотор. Женька потянула всех в кусты смородины между участками, и они упали во влажную канаву. «Чтобы никто не увидел», — пояснила она.

По улице ехала машина — настоящий танк: угловатая, почти квадратная, с блестящей бульдожьей мордой и затемненными стеклами, на высоких колесах. Остановилась около участка Тимофея Игнатьевича — громко хлопнула дверь, и в калитку прошел мужчина, одетый совсем не по-дачному: в новенький блестящий светло-серый костюм, белую, хрустящую от чистоты рубашку, при галстуке и в начищенных до блеска модных ботинках. Казалось, он только что приехал из города, а может быть, из дорогого театра — или собирался туда. Казалось, ему в его машине страшная жара нипочем.

Сторож-председатель вышел встречать его на дорожку, он очень-очень спешил, будто важным было подойти к нему как можно быстрее. По сравнению со своим франтоватым посетителем Тимофей Игнатьевич уже не казался генералом, а больше походил на деревенского мужичка. Он чуть наклонялся вперед как официанты в ресторанах, словно стараясь угодить гостю.

— Я ничего не слышу, — прошептала Женька, у который был самый лучший слух во всем классе и во всем дачном поселке, — вот черт!

— А я могу по губам прочитать, — предложила вдруг Ринка, — я умею.

— Третья улица, там, где участок сто шесть, — понял, дед? — Ринка переводила с немого на человеческий как заправский переводчик. — Теперь сторож-председатель: «Понял, конечно, все запомнил. Будет вода, не беспокойтесь, днем и ночью, как по часам».

— Ну ты даешь, — с восхищением сказал Рудик. — Тебе в следователи надо — или в частные детективы идти!

Нарядный мужчина достал из кармана бумажки и сунул их в руку Тимофею Игнатьевичу — Женька аж подпрыгнула: деньги! — уверенным шагом пошел к своей машине, изо всех сил хлопнул. Машина рыкнула сердитой собакой и покатилась задом — прочь с улицы.

— Все ясно, — яростно сказал Рудик, — он, типтого, заплатил ему за воду. Теперь на их улице будет вода.

— Это несправедливо, — прошептала Женька так, чтоб Тимофей Игнатьевич ничего не услышал.

А Ринка, неожиданно для самой себя, предложила:

— Надо устроить диверсию. Пустить воду на все улицы.

Тимофей Игнатьевич поковылял к водокачке. Он шел медленно, и поэтому Ринка, Рудик и Женька тихонечко перебегали из смородиновых кустов в заросли ветлы, по-пластунски ползли в густой подлесок из высокого мышиного горошка — чтобы ничего не пропустить.

Через открытую дверь водокачки было видно, как сторож-председатель наклонился и с силой открутил вентиль. Вышел, отдышался — и, прихрамывая, просто ушел к себе в дом.

А дверь водокачки не закрыл. Он, кажется, ее вообще не закрывал.

«Пошли», — шепнул Рудик, и они юркнули в темный проем. Внутри водокачки было странно — как в брюхе у железного великана. Почти у пола на серых трубах бабочками сидели железные вентили, помеченные красной краской: «1 улица», «2 улица». Вентиль с пометкой «3 улица» был самым высоким — таким же, как тот, что обозначал улицу Тимофея Игнатьевича.