– Будь здоров, – буркнул Геннадий Николаевич и нажал кнопку отбоя.

Зоя Валерьевна стояла рядом и наверняка все поняла. Во всяком случае, переспрашивать его не стала. Зато неожиданно сказала:

– Ты бы поговорил со своей знакомой…

– С Зоей, что ли?.. – разинул рот Бессонов.

– Ну, да. Раз у нее есть такие способности, может, она и тут что-то увидит.

Геннадий Николаевич задумался. А что? В этом есть резон. Неизвестно, что это им даст в итоге, но любое знание лучше, чем неведение. Любая информация может оказаться полезной, даже добытая таким нетрадиционным способом.

– Пожалуй, ты права, – наконец сказал он. – Но сейчас я ей звонить уже не буду, поздно. Лучше я к ней сам с утра схожу.

– Я с тобой! – воскликнула жена.

При других обстоятельствах он бы, пожалуй, решил, что супруга ревнует, боится отпускать его к одинокой женщине. Но сейчас он видел, что причина в другом. Зое Валерьевне невыносимо было оставаться одной, наедине со своей бедой. А еще, быть может, любопытно было понаблюдать, как работают одаренные столь необычными способностями люди.

– А давай знаешь что сделаем? – пришла вдруг в голову Бессонова мысль. – Давай ее к нам позовем! Утром позвоним и позовем – вот и весь хард-рок.

– Ой, Гена, какой ты молодец! – хлопнула в ладоши супруга. – Конечно, конечно же! Пусть она заодно посмотрит… ну, на самом ли деле Коля днем приходил…

– Тоже дело.

– Ну, тогда я пошла тесто ставить, пирожков с утра напеку. А ты ложись спать – вон уже и глаза не смотрят.

* * *

Глаза и правда слипались. Казалось, стоит уронить голову на подушку – сон придет сразу. Но на сей раз Бессонову пришлось оправдать свою фамилию, заснуть он долго не мог. Уже и супруга легла, замесив свое тесто, и короткая летняя ночь дразнилась уже за окном предрассветной серостью и чириканьем ранних пташек, а он все не спал. Ворочался, вставал курить, снова ложился…

Ночью у мозга меньше раздражителей. Почти не поступает никакой информации. Вот он и начал перерабатывать ту, что в избытке поступила за день. Но это бы еще полбеды, могла даже в итоге и польза выйти, если бы придумалось что-нибудь дельное. Так ведь сознание открыло и те шлюзы, что днем Геннадий Николаевич всеми силами пытался держать закрытыми.

Заслонки сорвало, и мощным потоком его захлестнула тоска. Он никогда вслух не говорил этого, но сейчас готов был кричать, как же он любит своего сына, долгожданного, единственного Кольку, Колю, Колюшку!.. Любит так, что не задумываясь отдал бы за него жизнь. Он и сейчас мысленно стонал: «Заберите меня! Отдайте сына!»

Нет, он не лукавил, когда говорил сегодня, что верит в Ничино возвращение. Он верил. Он надеялся. Он жил этой надеждой! Но сейчас подумал, что если вдруг все, если сын не вернется, – для чего тогда жить? Зачем? Смыслом жизни был сын. Ничино счастье, его будущее, его мечты – это было для Бессонова главным. Еще, конечно же, Зоюшка… Но без сына она тоже не сможет. И как бы он ни старался, что бы ни делал, Колю он ей никогда не заменит. А ему от ее страданий станет еще хуже, еще горше и беспросветней. Станет не просто бессмысленно, но и невозможно жить.

Рука жены легла на его влажную грудь. Зоя Валерьевна спала, повернув в его сторону голову. На лице ее не было тревоги – одно лишь умиротворенное спокойствие. И Бессонову тоже вдруг стало очень легко и спокойно. Он осторожно накрыл руку супруги ладонями, смежил веки и тут же провалился в сон.

Ниче снился сон. Он стоял (или висел? или лежал?) посреди белого псевдомолочного ничто. Тишина, пустота, тоска – и ничего более.

У него и до этого случалось так: что-нибудь снится, а он знает, что это всего лишь сон. Вот и сейчас он об этом знал. Стало даже обидно – уж во сне-то можно бы что-то и поинтересней увидеть, хотя бы то же море, что Соне приснилось!.. На всякий случай он повертелся, пооглядывался, позадирал голову, но результата эти действия не принесли – вокруг простиралась все та же белесая пустота.

Нича стал уже подумывать, как бы проснуться и уснуть заново – может, тогда подсознание покажет кино интересней, но тут что-то чувствительно стукнуло ему по голове. Нича испуганно дернулся, и под ноги ему медленно, как при рапидной съемке, опустилось яблоко. Нича с опаской посмотрел вверх: больше ничего оттуда падать не собиралось. Он потер затылок, подумал, что по неофициальному закону Ньютона должен сейчас сделать открытие, и наклонился за яблоком. Повертел его, даже понюхал – яблоко как яблоко! Зеленое, правда, но хоть что-то.

Нича собрался уже использовать его по прямому назначению, даже открыл рот, как услышал вдруг:

– Постойте! Погодите, не ешьте! Это наглядное пособие.

Нича обернулся. К нему приближался человек. Он словно летел, но держался при этом вертикально, будто стоял на невидимой ленте эскалатора. Выглядел человек очень солидно – в черном костюме, белой сорочке и сером в красную полоску галстуке, но был при этом гораздо моложе Ничи – он дал бы ему лет двадцать от силы. Ну, двадцать два года – это уж максимум.

– Здравствуйте, – церемонно поклонился незнакомец, остановившись в паре метров от Ничи.

– Добрый день, – кивнул Нича и сразу поправился: – Или что там – ночь, вечер?.. Короче говоря, приветствую и вас также. – Он чуть было не добавил «сэр», настолько его собеседник показался вблизи лощеным и аристократичным. Цвета гуталина прическа – волосок к волоску, – похоже, чем-то смазана (уж не гуталином ли и впрямь?), аж блестит; пробор – будто шрам от сабельного удара, настолько четкий и ровный; абсолютно гладкий подбородок (так тщательно бреется или еще нечего брить?) гордо, но без вызова вздернут; в черных, под цвет волос и костюма глазах за узенькими стеклышками очков – абсолютная, не ведающая комплексов уверенность в себе и очевидный интеллект. Правда, Нича не смог объяснить, чем же сей интеллект столь очевиден, но то, что он у незнакомца имеется, не вызывало никаких сомнений. Нича перестал взывать к логике и списал это знание на сон.

– Это ваше пособие? – протянул он яблоко франту.

– Скорее, наше, – чуть растянул губы тот и едва заметно кивнул.

– Ага, – сказал Нича. – Наше. Ну, как же, как же! Коне-е-ечно!..

– Определенно наше, – игнорировал Ничино ерничанье франт. – Ведь именно на нем я стану объяснять вам положение дел.

– Чьих дел?

– Тоже, знаете ли, наших. Но, скорее, все же моих, поскольку вы в них оказались втянуты случайно.

– А кто вы такой, кстати? – опомнился Нича. – И что тут у вас за дела?

– Мое имя и уж тем более именование не имеют аналогов в вашей ментальной проекции, поэтому называйте меня просто Студент. Это также неточно, даже вовсе не правильно, но это единственное, что подходит хотя бы приблизительно.

– Подходит к чему?..

– К истине. Хотя понятие истины тоже…