— Скоро все там будем, — задумчиво жуя бутерброд, сказал самый младший член бригады, мужик лет тридцати.

— Ну уж нет. Я, как Юрка, драпать не намерен. Еще побарахтаемся, — возразил мужик богатырского телосложения с пшеничными волосами.

— Поспешил Юрка, — пробасил мужик с тоненькими усиками и стальным взглядом серых глаз. — А главное, без всякой пользы ушел.

«Грузчики» поминали своего товарища. Юрий Муравьев, общий любимец, «рубаха парень», готовый всегда броситься на помощь первому встречному, весельчак, заражавший своим неиссякаемым юмором окружающих, уже несколько часов покоился на Химкинском кладбище. Офицеры знали со слов его жены, как это все случилось.

Семья Муравьевых состояла из шести полноправных членов: Юрия Николаевича с женой, трех сыновей да дога Петьки. Несмотря на «зверскую» породу, Петька был на редкость ласковым существом. Зверел он только тогда, когда в качестве десерта получал кость, которую тут же уносил в угол комнаты и с наслаждением грыз. В эти минуты к псу подходить было нельзя даже главе семьи, которого Петька почитал за хозяина и любил больше всех. Однажды Муравьев в шутку приблизился к собаке, лежавшей в своем углу с костью, и сказал: «Отдай». Ответом на это приказание был такой оскал и рык, что Юрий Николаевич струсил не на шутку и больше не «посягал» на собачью святыню.

С наступлением демократии семья Муравьевых зажила впроголодь, но Петька, любимец хозяина, исправно получал свои кости. Однажды он заболел, и Муравьевы, продав все, что только можно было, включая обручальные кольца, наняли лучшего в Москве ветеринара, с помощью которого выходили собаку. Петька словно чувствовал, на какие жертвы шел ради него хозяин. Он подходил к Муравьеву, сидевшему по вечерам в стареньком кресле, и, вздыхая, клал ему голову на колени, стараясь прижаться как можно теснее. Зимой девяносто шестого, когда Муравьев несколько месяцев не получал денежное довольствие и семья жила на мизерную зарплату его жены, работавшей библиотекарем в военной академии, случилось страшное.

Старшего сына Юрия Николаевича сильно избили, когда пацан вступился за старика, подвергшегося ограблению. Серьезное повреждение позвоночника требовало немедленной операции, в противном случае двадцатилетнему парню грозил паралич. Операция оценивалась в три тысячи долларов — для семейства Муравьевых деньги неподъемные. Юрий Николаевич метался по всем друзьям, таким же нищим, как и он сам, собирая по копейкам необходимую сумму. Оставалось совсем немного. И тогда на семейном совете было принято решение продать Петьку. В тот вечер Муравьев пришел домой серый от бешенства и отчаяния. Петька в своем углу грыз кость. Не обращая ни на кого внимания, Юрий Николаевич прошел в свою комнату и бухнулся в кресло. Так он и сидел в какой-то прострации, устремив пустой взгляд в стенку. Пес подошел к нему, но Муравьев не мог смотреть на друга, которого он завтра должен был продать, чтобы спасти сына. Петька постоял несколько минут, потом вздохнул и поплелся из комнаты, опустив голову и поджав хвост. Муравьев посмотрел на пол. У его ног в луже собачьих слюней лежала кость.

На следующее утро он отвез собаку на Птичий рынок. Словно все понимая, Петька уходил с новым хозяином не оборачиваясь, низко опустив голову. Муравьев шел метрах в двадцати до самой машины, на заднее сиденье которой усадили его друга. Машина уехала, а он еще долго стоял, глядя куда-то в пространство.

Придя домой, он выложил деньги на обеденный стол, а потом умер от обширного инфаркта.

* * *

В прошлом году были зафиксированы факты самоубийства офицеров. Причина одна — нищета. Вот у нас подполковник из одного НИИ — задержка в зарплате, жена больная раком, детей кормить нечем. Пытался повеситься, не получилось. Взял нож и всадил себе в сердце.

Там же

* * *

Офицеры налили еще по одной.

— И как ты собираешься барахтаться? — насмешливо спросил товарища подполковник Родионов. — В генералы пробиваться? Им вроде бы неплохо живется в стране победившей демократии. Или свой банк открыть?

Этот вопрос поставил богатыря в тупик. Складывалось впечатление, что он впервые задумался о перспективах на будущее. Не найдя что ответить, он только пожал плечами, но Родионов не отставал.

— Не слышу. Так как ты собираешься барахтаться? Как вы все собираетесь барахтаться? — Черные глаза Родионова, напоминающие дульные срезы пистолета, сверлили насквозь.

Он переводил их с одного на другого, и все невольно опускали взгляд в землю или отводили в сторону. В компании товарищей, до сих пор державшихся на равных, внезапно образовался лидер. «Как просто, — подумал подполковник, — жесткий голос, пристальный взгляд и все машинально вытягиваются по стойке „смирно“». Он не знал, что предложить и чем заполнить душевный вакуум своих товарищей, но понимал, что в его распоряжении секунды. Если он не сможет предложить нечто такое, что повело бы всех в одном русле, то внезапно появившийся лидер так же внезапно исчезнет и группа единомышленников вновь превратится в бригаду «грузчиков», разгружающую вагоны с водкой. Установилась долгая пауза. У каждого подспудно было желание и готовность действовать.

Наконец один из «грузчиков» не выдержал. Он раздраженно посмотрел на Родионова и буркнул:

— Ты бодягу не разводи. Если есть серьезные предложения, то говори.

Родионов, не торопясь, разлил по стаканчикам водку и, когда все выпили, сказал жестким голосом:

— Ну что ж. Давайте поговорим серьезно.

* * *

В прошлом году у нас был случай, когда прапорщик, у которого было шестеро детей, украл гранатомет «Муха». Я его допрашивал, он мне сказал: «Дети голодают, вот я и продал гранатомет бандитам».

Там же

Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать… Далее развал, превращение в десяток маленьких государств… Как ни верти, все равно это обанкротившаяся страна… Россия «наконец» должна расстаться с образом Великой державы…

Альфред Кох, «молодой реформатор»

* * *

Утром, девятого мая 1998 года, к скромному деревянному домику, принадлежавшему чиновнику средней руки Петру Алексеевичу Романову, подъехали несколько автомобилей отечественных марок. Домик стоял на окраине подмосковной деревеньки, которая напоминала русское село времен Великой Отечественной войны. Первое, что бросалось в глаза при въезде в село, это отсутствие мужиков, а бабы, преимущественно пенсионного возраста, имели такой подавленный вид, словно каждый день получали «похоронки» на мужей, сыновей и братьев. Повсюду виднелись следы разрухи, словно в деревне побывала рота эсэсовцев. Проржавевшие останки сельскохозяйственной техники валялись там и тут, прогнившие черные с белым налетом доски деревенских домов наводили уныние и безысходность.

Домик Романова, доставшийся ему от отца, который, уволившись в запас из рядов вооруженных сил в семидесятых годах, переехал в деревню и занимался преимущественно рыбной ловлей и чтением книг, был огорожен высоким забором и окружен деревьями так, что снаружи его почти не было видно. Во дворе стоял столик с двумя скамейками, на которых сидели четыре молодых человека и играли в карты. Пятый хлопотал у костра, разведенного в специально выкопанной яме, над которой стоял небольшой мангал. Неподалеку от костра лежала трехгодовалая восточноевропейская овчарка, время от времени бросавшая вожделенные взгляды на сочные куски свиного шашлыка.