По мосту по-прежнему тянулся поток пеших солдат и различных транспортных средств – многие из тех и других в очень плохом состоянии, пехотинцы с обмороженными лицами, едва передвигающие ноги, поскольку много часов пробивались сквозь глубокий снег, спасаясь от наступающих русских. Кое-кого из них мы расспрашивали, и они рассказывали нам о многочисленных колоннах тяжелой бронетанковой техники, «катюшах» и свирепой пехоте, не берущей пленных.

Я не испытывал никаких чувств, глядя на солдат, проходящих под стволом нашего орудия. Если я и оплакивал погибшего Курта, то делал это в столь укромном уголке своего сердца, что даже не чувствовал этого. От всего виденного я просто оцепенел и желал только одного – чтобы предстоящее сражение поскорее закончилось.

Когда слабый свет утра позволил нам различать контуры кромки обрыва, я увидел, как на нем появился последний Pz IV и начал осторожно выбирать путь, спускаясь к нам. Наведя на него бинокль, я понял, что с ним не все в порядке, – по всей видимости, у него барахлил двигатель, поскольку из выхлопных труб извергался дым сгоревшего масла, а передний кожух его трансмиссии был открыт.

– Иди сюда, дружок, – сказал наш новый стрелок-радист, сидевший справа от меня. – Угощу вас завтраком.

Мы все сейчас занимались тем, что жевали сухофрукты из пакетов, которые подобрали во время отступления. Я протянул один такой пакет русской пленнице, скорчившейся за моим сиденьем, и она посмотрела мне в глаза, поднося его ко рту скованными цепочкой руками. Снова переведя взгляд на поврежденный Pz IV, спускающийся по склону, я заметил несколько довольно странных силуэтов, вырисовывающихся на фоне неба на гребне обрыва над этим танком.

Это были совсем небольшие, прямоугольные объекты, своего рода транспортные средства, смонтированные на длинных лыжах и приводимые в движение – я сообразил это, когда на гребне появились еще несколько подобных предметов, – самолетным пропеллером, установленным сзади. Нечто вроде моторизованных саней, грубо сделанных, но великолепно приспособленных для движения по снегу; они скользили по заснеженной поверхности степи с такой легкостью, что неуклюжее ковыляние Pz IV выглядело просто смешным. Общим числом пять, они перевалили через гребень обрыва и понеслись к Pz IV подобно гиенам, окружающим раненого зверя.

– Не стреляйте, – приказал Хелман. – Приберегите наши снаряды для ИС. Этот танк для нас все равно потерян.

Что ж, жестоко, однако это диктовалось необходимостью. Орудия всех наших танков, у которых осталось мало снарядов, молчали. Молчали даже противотанковые орудия в дотах, которым предстояло быть основным средством отпора русским ИС, когда те подойдут. Так что мы стояли и смотрели, как авиасани окружили танк на длинном склоне, уклоняясь от его малоэффективного пулеметного огня, а одни сани достаточно близко приблизились к его кормовой части. Из них блеснула вспышка, и выпущенный снаряд ударил танк в кормовой бронелист. Это было применено пехотное противотанковое средство, без сомнения – того типа, называемого американцами «базука», а у нас – «панцерфауст». Оно представляло собой реактивную гранату[60] с частично полой головной частью, которая при взрыве могла пробить практически любую броню. Я увидел, как удар этой гранаты вскрыл защитную крышку выхлопных труб, которая, вращаясь в воздухе, отлетела на снег, после чего граната взорвалась в моторном отсеке, сорвав его жалюзи в фонтане пламени и дыма.

Танк остановился и быстро развернул башню, ведя огонь длинными очередями из пулемета, спаренного с башенным орудием, но аэросани были подвижнее и уходили от светящихся трасс пулеметных очередей. Когда пламя распространилось из моторного отсека из-за разлившегося по днищу корпуса бензина, экипаж танка стал выбираться через его люки наружу, стараясь добраться вниз по склону до нас. Даже если бы теперь нам приказали открыть огонь, то невозможно было бы стрелять по быстро перемещающимся аэросаням, между которыми находились танкисты в черных комбинезонах. Аэросани преследовали их и играли с танкистами в кошки-мышки. Один из членов экипажа танка дал по приближающимся к нему аэросаням очередь из своего МП-40, но нос этой русской дьявольской машины, похоже, был обшит броней, поскольку пули только скользнули по нему – а сам танкист тут же оказался сбит этой машиной, проехавшейся по нему лыжами, после чего изуродованное тело осталось лежать на снегу. Вслед за ним и остальные члены экипажа этого танка были смяты этими странными бронированными аэросанями, имевшими толкающие пропеллеры и лыжи, скользящие по снегу.

Одна из «Пантер» не могла больше выносить подобного и выпустила два осколочно-фугасных снаряда, но они попали в одни из аэросаней только после того, как те догнали и смяли последнего из членов танкового экипажа. Снаряды разнесли аэросани на части, а тела их экипажа разбросали по заснеженному склону, где они и лежали теперь рядом с телами тех, кого только что сами убили.

Остальные аэросани развернулись и рванули вверх по склону, слишком быстрые и маневренные, чтобы по ним имело смысл вести огонь. Добравшись на полной скорости до кромки обрыва, они прыжком преодолели его, подброшенные инерцией в воздух, и исчезли в белой заснеженной пустыне.

– Играя в эти «кошки-мышки», они, разумеется, получили всю информацию о нас, – сказал сидящий в башне Вильф. – Теперь они прекрасно знают нашу диспозицию и наши силы.

Я услышал характерные звуки глотков, которые делал Хелман из своей карманной фляжки; звуки этих громких глотков до нас прекрасно донесло ТПУ благодаря ларингофонам, закрепленным на горле у каждого члена экипажа. Через минуту фляжка перекочевала вниз, к стрелку-радисту и мне, и я с благодарностью сделал пару хороших глотков коньяка. Оглянувшись через плечо, я протянул фляжку русской пленнице. Она, не чинясь, взяла ее скованными цепочкой руками и тоже приложилась к горлышку, пока летчик люфтваффе с проклятием не отобрал у нее фляжку. Эти несколько глотков коньяка взбодрили нас, и, пока горячая волна алкоголя шла по венам, русские двинулись в атаку.

Небо на востоке окрасилось в темно-красный цвет, перемежаемый облаками темно-серого и серебристого цветов. С этого неба, с большой высоты на нас свалились русские штурмовики, мы увидели 12 стремительно несущихся силуэтов, темных на красном бархате рассвета, оставляющих за собой струи перемешанного с парами воздуха. Навстречу им протянулись струи трассирующих снарядов из нашей счетверенной зенитной установки, к которым чуть позднее присоединились следы трассеров, выпущенных одиночными зенитками, хорошо видные на фоне злого багрового неба.

Один из штурмовиков получил попадание в крыло; он тут же, кренясь, отклонился от курса вправо – и столкнулся с другим штурмовиком, шедшим рядом с ним. От столкновения два самолета разлетелись в воздухе, их бронированные фюзеляжи устремились к земле, а крылья, вращаясь от силы удара, унеслись через реку. Обломки самолетов разбросало на большом пространстве, упав на землю, они ярко горели на снегу, но все остальные десять штурмовиков ни на метр не отклонились от своего курса. Буквально через секунды они были уже над нами и обрушили со своих подкрыльевых подвесок дождь малокалиберных бомб, которые и устремились к земле под углом 45 градусов, нацеленные на наши позиции.