Ужасная моя двойственность. Невозможно высказать это вслух, становишься сразу противником перестройки и ретроградом, чуть ли не сталинистом. Демократы бывают так же тоталитарны, как и все остальные. В политике никто не хочет применять правило Нильса Бора, любое явление рассматривать как минимум с двух позиций.

Конечно, я на стороне прогресса, перестройки, демократии, гласности, честного осознания истории, да и как я могу быть в другом месте, это мое место по рождению, образованию, принадлежности к определенному кругу людей. Но что-то во мне отвечает этому ее пафосу верности. Нежелание развенчивать сказку? Так ли уж хороша решительная замена всех знаков нашей истории с плюса на минус? Может быть, народу все же необходимо ощущать себя сильным, а не разоблаченным в своей глупости, проспавшим свою страну? Может, сказка лучше, чем правда?

Нет. Как говорит Манечка, «так тоже еще хуже». Без осознания правды не начнешь новую жизнь. И ведь я-то сам хочу знать правду, а не сказку. Что же, я, профессор Кутельман, задумал приберечь правду для себя, разделить правду на полную правду для умных и принаряженную для народа? Стыдно, Эммануил Давидович.

Записал вслед, как запомнил, «Новогоднее обращение Горбачева к советскому народу»: «…Уходящий год был отмечен масштабной работой по перестройке экономики… и все же экономическая реформа еще не заработала на полную мощность… Нам предстоит многое сделать в будущем году, чтобы решительно изменить ситуацию к лучшему. И эти изменения придут… Нам надо всем настраиваться на такую работу, которая позволит создать новое качество жизни для советских людей». Проверил по газетному тексту. Почти дословно.

Всей кафедрой буквально приклеились к экрану нашего маленького кафедрального телевизора. Смотрим Первый съезд народных депутатов. Я, завкафедрой, гляжу на всех умоляющими глазами прогульщика, нельзя ли отменить мои лекции.

Сахаров на съезде! Ребята аспиранты встали, когда он вышел на трибуну. Они знают, что уже в шестидесятых он требовал прекратить преследования за убеждения, отменить смертную казнь, реабилитировать депортированные народы, что отдал свои сбережения на строительство больницы, что в семьдесят девятом протестовал против ввода наших войск в Афганистан, читали статью, в которой он предлагает конкретные пути всеобщего разоружения, но они впервые видят его, впервые его показали по телевизору. Я тоже встал. Если есть на земле святые, то этот больной, заикающийся почти старик — святой.

Вся кафедра возмущена тем, как депутаты безобразно зашикали Сахарова. Горбачев практически согнал его с трибуны, не дав договорить.

Вечером пришел домой, а там собрание. Дети. Таня, Лева, Нина, Виталик. Сочиняют телеграмму Сахарову.

Спорят, как написать.

Нина: «От всей души поддерживаем Ваши предложения по передаче всей власти Советам, отмене шестой статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС в обществе, по проекту договора между республиками».

Лева: «Глупо перечислять, будто он сам не знает».

Таня: «„От всей души“ звучит очень по-советски».

Виталик: «Мы с Вами».

Я возразил. На мой взгляд, слишком фамильярно, запанибрата. Это он голодал в Горьком до насильственного кормления в больнице, а мы были не с ним, мы были здесь. Действительно, такая простая мысль — «поддерживаем, преклоняемся, любим», — а как трудно выразить.

Сделали перерыв на чай. Нина рассказала, что знакомый ее сестры Ариши (или Алены) ушел из аспирантуры, куда его по огромному блату засунули высокопоставленные родители, чтобы открыть кооператив.

Ушел из аспирантуры, как это можно? Сказал, что теряет время, просиживает штаны. Допускаю, что наука интересует не всех, но быть кооператором, вместо того чтобы быть кандидатом наук?

Оказалось, что жена Виталика (никак не запомню ее имя) хочет открыть в нашем доме кооперативный магазин, где по высоким ценам будут продукты, которых нет в обычных магазинах. Я не буду покупать там. Как пользоваться тем, что не все могут себе позволить?

Я в своей жизни пользовался тем, что не все могли себе позволить. Профессорская зарплата позволяла мне ездить в отпуск на Байкал, на Алтай, мы спускались по Военно-Грузинской дороге, объездили Крым и Прибалтику. Это не было стыдно, это за мой труд, за мою докторскую, за учебник. Но жрать колбасу лучше, чем мои соседи, я не буду.

Нина настаивала на том, чтобы как-то выразить свое отношение к оскорбительному поведению депутатов и Горбачева: «Его оскорбили, а мы будем молчать?» Хотела добавить «желаем здоровья», Виталик предложил ей послать отдельную телеграмму: «Желаю здоровья и счастья. Целую. Нина».

В конце концов дети остановились на тексте: «Согласны с Вашими идеями, возмущены поведением депутатов, выражаем любовь и поддержку. Спасибо Вам за все». Что же, трогательно.

Возбужденные, отправились все вместе на Загородный на почту отправлять телеграмму.

Говорят, что телеграмм сотни. Советский уродец во мне нашептывает, что отправлять телеграмму наивно, что решит эта детская телеграмма? Но я знаю, что не прав. Что решит? Будет на одну больше.

А у каждого из этих детей уже формируется осознание себя не как винтика в системе, а как человека, от которого зависит будущее страны.

Кто мог предположить, что Таня поедет в Париж? Можно ли было представить, что откроют границу и Таня, пусть отстояв многодневные очереди в ОВИРе, но все же поедет в Париж по приглашению какой-то своей подруги-француженки?

Манечка на Танин вопрос, что ей привезти из Парижа, ответила: «Привези мне сок».

Я чуть не расплакался. Бедные наши дети. Где-то она увидела это импортное чудо, апельсиновый сок в маленьком пакетике, к которому приклеена пластиковая трубочка.

Таня привезла из Парижа плюшевых зверей Манечке и чемодан размером с диван. Чемодан лежал в гостиной открытым. Всю первую неделю после ее приезда валом валили гости. Да это и понятно, человек приехал из Парижа. Каждый новый гость перед рассказом о Париже выбирал себе из чемодана подарок. Кофточки, рубашки, туфли, перчатки, заколки… По Таниным словам, в настоящих парижских магазинах она не была, но была в каком-то «Тати», где на имевшуюся у нее небольшую сумму приобрела все это яркое парижское роскошество. На мой вопрос, откуда у нее франки, Таня ответила небрежно: «Да так, кое-что продала. Пластинки Окуджавы и Высоцкого и командирские часы в русский магазин, сейчас мода на все русское». Какие часы? Не хотелось углубляться и думать, что моя дочь спекулянтка. Но гости счастливы, и счастлива Таня, ухитрившаяся одарить всех.

В печати одно за другим разоблачения бывших следователей НКВД. Разоблачения подлецов меня почему-то не радуют. У меня на кафедре работает дочка одного из «разоблаченных», доцент, после статьи ходит не поднимая глаз. Спросила меня: «Вы меня уволите?» И как ребенок: «Папа был хороший». Ее папа мог быть тем самым следователем, который посадил моего папу. Но я почему-то почувствовал себя виноватым.