- Прости, Василий, но я не вижу проблемы. Ну даже если, не дай Бог, она вернется в прежнее состояние - что такого? Она уже будет владеть какими-то новыми навыками, они помогут ей в любом случае... - Жена не понимала мужа.

- А если при неожиданном переключении на прош?лые способности она вдруг точно так же забудет эти новые навыки, как сейчас забыла все вообще: и детство в деревне, и свое ясновидение? И что тогда начнется? Мы попросим учителей прекратить курс наук? Отправим их всех на Луну, чтоб не болтали? А с нею-то, с Тимой, что будет? Науке неизвестно...

- Странный у нас с тобой разговор, Василий, - задумчиво сказала жена. - Ты столько раз решал такие трудные проблемы и так легко, что сейчас я просто не верю своим ушам. Все, что ты говоришь, звучит как-то очень робко - в части аргументов. Ну нет прошлого, ну появится, ну не появится, ну мы-то с ней! Мы уже не можем не участвовать в ее судьбе. Мы двадцать лет нес?ли этот крест. Я люблю ее. Ты, я думаю, тоже. Обстоятельства изменились - значит, что-то надо делать в любом случае. Как же может быть иначе? Ты чего-то недоговариваешь.

- Возможно, договорю чуть позже. А сейчас поехали кататься. В лес. Жду в кабинете. - И он торопливо вышел.

Жена укладывала сумку для прогулки и все сильнее тревожилась. Вот уже который день все кувырком. Хотя должно быть наоборот. Она начала понимать, что плохо знает своего мужа. Это было неприятно. Еще хуже было ощущение какого-то необъяснимого обмана, пронесенного, оказывается, через всю их совместную жизнь. Она никогда не задавала мужу лишних вопросов, считая, что и так все приходит к ней без разговоров. Даже когда она жила с маленькой Тимой в волшебной деревне, а муж приезжал и за закрытыми дверями чем-то лечил ущербного ребенка, даже тогда жена ничего не спрашивала. Лечит и лечит, сам знает как. Вера выполняла его предписания, обучала Тиму по методикам мужа и сама с каждым новым успехом девочки вдохновлялась все сильнее: это было ее творчество!

Профессор всегда был окутан тайнами, но жене нравилось. Она любила его таинственность, это возбуждало, как приправа к мужественности, - но и успокаивало. Была тихая гармония в устоявшемся распределении их семейных ролей, а отсутствие материальных проблем всегда позволяло ей жить только чувствами - в этом она была абсолютная женщина. Она искренне обрадовалась, когда Тима обрела глазное зрение и настоящий слух, ушами. Таинственность прежней Тимы была для Веры почти горем, и - вот оно ушло. Ведь наступило счастье! А ее муж с того дня все несчастнее. Он не входит в спальню жены. Он весь, наглухо, закрылся. Никого не принимает. Клиенты притихли и не звонят, перепуганные до жути. Что делать?

В машине она села на заднее сиденье рядом с Тимой. Профессор не вызвал водителя - повел сам. До леса ехали около часа, и всю дорогу доктор молчал. Зато Тима вертелась, разглядывала улицы, задавала кучу не?ожиданных вопросов. Отвечала ей Вера, которой очень нравилось поведение Тимы.

- Как называется эта улица? - спрашивала Тима, а у профессора замирало сердце: раньше Тима на любом расстоянии свободно прочитала бы мозгом название любой улицы.

Теперь ее нормальное, но обычное, зрение не дотягивалось до отдаленных табличек - и Тима задавала нормальный вопрос. С каждым таким очередным нормальным актом ее любо?знательности профессор отчаивался все глубже. Его не интересовала эта юная красавица с ее простыми человеческими чувствами. Он слишком хорошо знал их, он слишком много людей вытащил из мутных бездн этих самых чувств. И ни за что на свете он не хотел присутствовать при еще одном спектакле, который неизбежно будет разыгран на его глазах, на его территории и - что уже совсем непрофессионально - за его деньги, если он позволит этим чувствам вырваться на волю.

Сегодня она увидит деревья, погладит кору, понюхает цветочки, послушает птичек, а завтра, чего доброго, начнет кропать стишки, а послезавтра увидит где-нибудь какого-нибудь молодого охламона и найдет его красивым. Интересным! И так далее, со всеми остановками. И вот только этого ему не хватало - лечить потом Тиму от какой-нибудь неразделенной любви! Или от творче?ских кризисов. Это было бы самой ядовитой насмешкой над всей его практикой. И теорией.

Машину остановил у речки. Вода блестела, как слюда. Облака, подергиваясь, отражались и великолепно уплывали. Невозмутимо и вдохновенно свистали птицы. Профессора передернуло.

Травка, листочки, звуки - вся эта мерзость под названием природа так впечатлила Тиму, что девушка за?прыгала, захлопала в ладоши и даже запела. Профессор, посерев лицом, попросил жену попрыгать по природе вместе с Тимой, а сам пошел в какие-то заросли куда глаза глядят. Созревало решение. Он боялся признаться самому себе, что оно созрело в первый же день, как все это случилось. Но сейчас, в лесу, он сказал себе слово. Выговорил по буквам. Заставил себя повторить слово громко, несколько раз, словно репетируя. Потом вернулся к машине, сел за руль, посмотрел на забавляющихся жизнью женщин и объявил, что пора возвращаться.

- А еще приедем? - Счастливая, румяная Тима послушно села в машину.

- Понравилось? - бесстрастно спросил он, заводя мотор.

- Василий, нам так хорошо! Я тысячу лет не была на природе! - лопотала жена.

- Тима, - тем же бесцветным тоном обратился он к девушке, не поворачивая головы. - Скажи, ты слышала слово монастырь?

- О Господи... - прошептала жена.

Тима помолчала, честно вслушиваясь в слово монастырь.

- Да, - вспомнила Тима. - В журнале для путешественников. Этот монастырь находится в какой-то Греции.

- Василий... - прошептала жена.

- Не только в Греции. Есть и в других местах. Мы с тобой живем в России, это очень большая страна. И чтобы попасть в монастырь, не обязательно ехать в далекую Грецию. Понимаешь?

- Да. Понимаю.

- Вот и прекрасно. На следующей неделе съездим с тобой в монастырь.

- А мама? Тоже поедет?

- На следующей неделе у мамы много разных забот. Наверно, мама не поедет, - ласково ответил профессор, и от его голоса мама вздрогнула. Она расслышала, с какой окончательной решимостью это было сказано. И еще она поняла, что у нее отнимают ребенка - без собеседований, уговоров и прочей сентиментальной чуши.

Стараясь не зарыдать, жена профессора с великим вниманием разглядывала чистую глянцевую дорогу, безлюдные поля и бездушное синее высокое небо, которое сейчас казалось ей черным.

Доктор уверенно вел автомобиль в город, Тима напевала душевный мотивчик.

- Что ты поешь? - вдруг поинтересовался профессор.

- Не знаю. Оно само поется, - с невинной улыбкой ответила Тима.

"Понятно, - скрипнул зубами доктор. - К нам постучалась музыка. И не за горами поэзия и правда, скульптура и мультура... Все ясно. Только в монастырь. И пой там до конца своих дней..."

Жена поняла его мысли. И полезла в сумочку за валидолом, благоразумно прихваченным ею на эту прогулку.