Каган продолжал неподвижно сидеть и спокойно считать третью сотню, затем четвертую… Издали послышался глухой гул, он все усиливался, и каган понимал, что это скачет табун в тысячу коней. Табун мчался все ближе и разом остановился у подножия холма. До кагана донесся острый запах лошадиного пота, и налетело облако пыли, на мгновение скрывшее весь лагерь.

Каган продолжал считать и загибать пальцы. Из табуна слышались визги и глухие удары лягавшихся коней. Низким хриплым голосом каган проревел:

– Чаган! Ойе, Чаган!

– Ойе, слушаю! – протяжно из темноты долетел ответ.

– Я загнул уже шесть пальцев! Зачем медлишь?

– Загни еще два, и мы все будем на конях!

Луна опять выплыла из тучи и ярким светом озарила круг между юртами, куда отовсюду бежали монголы. Одни тащили седла и потники, другие вели к своим юртам коней, третьи вскачь проносились к своим заранее назначенным местам.

Каган продолжал считать. Он загнул седьмой палец и оглянулся, услышав за собой шаги. Два нукера вели оседланного саврасого коня Чингисхана. Ухватившись рукой за гриву, он поднялся в седло и медленно выехал на выступ холма. Сзади него выстроились семь нукеров; один держал знамя с трепетавшими концами.

Перед каганом еще во всех направлениях передвигалась гуща коней и всадников. Но все они быстро занимали известные им места, и не успел еще Чингисхан загнуть восьмой палец, как перед ним уже стройно протянулись шесть рядов всадников, по сотне в каждом ряду, а впереди выстроились начальник тысячи Чаган и близ него несколько телохранителей-тургаудов.

– Чаган, ко мне! – закричал Чингисхан.

Чаган подскакал к холму и остановился в трех шагах от кагана.

– Ты поедешь к той горе, куда забрались все харачу (простонародье, бедные кочевники) и все длинноухие зайцы из степи. Ты пригонишь сюда весь их скот и не упустишь из рук ни одного барана. Вперед!

Чаган повернул коня и поскакал к отряду.

– За мной!

Отряд двинулся ряд за рядом, сотня за сотней, заворачивая на белевшую в лунном свете дорогу. Каган оставался неподвижным на выступе холма и продолжал высчитывать и загибать пальцы, пока последний всадник не потонул в сумеречной дали. Он загнул десятый палец.

– Подготовил ли надменный хвастун, шах Хорезма, такое войско? Мы скоро увидим это в бою под Бухарой.

Чингисхан приказал своим мусульманским послам снарядить большой караван и отправиться, якобы для продажи товаров, во владения хорезм-шаха. Чингисхан передал им значительную часть своих собственных ценностей, награбленных им в Китае, а на вырученные деньги приказал накупить возможно больше тканей, чтобы он мог ими одарять отличившихся.

Махмуд-Ялвач отправил с караваном множество товаров, но сам отказался ехать в Хорезм. Он и два его спутника лежали в юртах, охали и уверяли, что их в Бухаре отравили. Караван состоял из пятисот верблюдов, и с ним отправились четыреста пятьдесят человек, выдававших себя за купцов и приказчиков. Во главе каравана Чингисхан поставил своего монгольского нукера Усуна.

Пройдя через горные отроги Тянь-Шаня, караван прибыл в пограничный мусульманский город Отрар. Там «караван-баши» Усун показал начальнику города грамоту, собственноручно подписанную шахом Мухаммедом и с его восковой печатью; в ней шах разрешал монгольским купцам «разъезжать и торговать во всех городах Хорезма свободно и без всяких сборов».

Город Отрар славился своими базарами. Сюда весной и осенью прибывали кочевники из отдаленнейших кочевий. Они пригоняли баранов и рабов, привозили просоленные кожи, шерсть, разные меха, ковры и выменивали их на материи, сапоги, оружие, топоры, ножницы, иголки и булавки, чашки, медную и глиняную посуду. Все это изготовлялось искусными мастерами и их рабами в городах Мавераннагра и Хорезма.

Прибывший караван был необычайным для базаров Отрара. Купцы разложили на коврах такие диковинные и драгоценные вещи, какие отрарцы никогда не видывали. Толпами приходили они и дивились, рассматривая металлических божков, так искусно позолоченных, что они казались вылитыми из золота, яшмовые изогнутые жезлы, «приносящие счастье», вазочки, курильницы и странные фигуры из яшмы и нефрита, чайники и чашки из тонкого китайского фарфора, мечи с золотыми рукоятками и ножнами, усыпанными драгоценными каменьями. Здесь были и бобровые и черно-бурые лисьи шкурки, и мужские и женские одежды из толстого шуршащего шелка, подбитые соболями; были и другие редкие и ценные предметы. В толпе говорили:

– Все эти драгоценности награблены татарами в Китае, в царских дворцах. На этих роскошных одеждах, наверное, окажутся пятна засохшей крови. Воины продали награбленные вещи за бесценок купцам, а здесь купцы хотят перепродать и нажиться.

– Почему наши войска не пойдут в Китай? – рассуждали другие. – И мы могли бы достать такие же сокровища.

– Если татарские купцы будут предлагать эти роскошные товары за полцены, то что же останется делать отрарским купцам? На наши товары никто не захочет даже смотреть.

Степные погонщики скота неодобрительно покачивали головами.

– Кому нужны такие вещи? Только ханам, бекам, да на халаты судьям и великим имамам. Чтобы купить эти роскошные одежды, они теперь с нас сдерут двойные подати.

Начальником города Отрара был Инальчик Каир-хан, племянник царицы Хорезма Туркан-Хатун. Он проехал со свитой по базару, остановился около выставленных вещей монгольского каравана и принял от купцов подарки. Затем, озабоченный, он вернулся в крепость и послал хорезм-шаху донесение, в котором писал:

«Эти люди, прибывшие в Отрар в одежде купцов, не купцы, а скорее лазутчики татарского кагана. Они держатся надменно. Один из купцов, родом индус, попробовал грубо назвать меня только по имени, не называя «ханом», и я приказал отстегать его плетьми. А остальные купцы расспрашивают покупателей о делах, которые вовсе не имеют отношения к торговле. Когда же они остаются одни с кем-либо из народа, они угрожают: «Вы не подозреваете того, что делается за вашей спиной. Скоро произойдут такие события, против которых вы не сможете бороться…»

Встревоженный таким письмом, хорезм-шах Мухаммед приказал задержать в Отраре монгольский караван. Все четыреста пятьдесят купцов и монгольский «караван-баши» Усун исчезли бесследно в подвале крепости, а монгольские товары наместник Отрара отправил в Бухару для продажи. Вырученные деньги взял себе хорезм-шах Мухаммед.

Из всего каравана остался в живых только один погонщик. Ему удалось убежать и добраться до первого монгольского поста. Там его посадили на почтового коня с бубенчиками,[88]и он помчался к Чингисхану со страшной вестью.