рыбой, отдает рыбой, а тех, что питались орехами, приобретает ореховый вкус. Сложно сказать, насколько был неприятен вкус мяса свиней, поедавших трупы людей и падаль. Если верить средневековому медицинскому труду, отличить такую свинину от мяса человека почти невозможно: «Многие ели человечину заместо свиньи, и ни по вкусу, ни по запаху не могли помыслить, что едят не ее»[205]. Впрочем, учитывая, сколько фекалий съедали свиньи, вполне вероятно, что постепенно мясо приобретало душок… ну да, дерьма. Вольно гуляющие свиньи, похоже, долго оставались частью городского пейзажа. В Кристиании, как тогда назывался Осло, они бродили в самом центре до XIX в., а в некоторых европейских городах их можно было встретить на протяжении всего девятнадцатого столетия. В то же время становилось понятно, что дальше так продолжаться не может.

Глава 10

Голые и запертые

На ферме «Ругланн» ожидается насыщенный день: пять свиноматок сегодня выйдут на улицу. Вообще-то, им нужно пройти всего 20 м по гравию от одного барака до другого. Не так уж далеко, но для животного, которое всю жизнь проводит, лежа на боку, такое расстояние сродни марафонской дистанции. Последний месяц свиноматок держали в старом бараке еще 1960-х гг. Там у них прошли роды, и они выкармливали поросят, но настало время отлучить матерей от потомства. Им предстоит вернуться в загон для разведения в современном здании, где они будут ждать новой течки и оплодотворения. Откормочные поросята останутся в загонах еще пять месяцев или меньше. Там на каждого приходится всего по квадратному метру, на котором им и придется коротать дни, пока не приедет грузовик для забоя. Бесцельная и однообразная жизнь, но другая у них вряд ли может быть.

Когда к XIX в. леса в Европе практически исчезли, свиноводство могло сохраниться только при одном условии: животных надо было содержать в неволе. Европейским свиньям пришлось привыкать к тесноте хлевов. По многим причинам решение оказалось рациональным. Люди и животные вернулись к исконному порядку, к тому, как было заведено десятки тысяч лет назад: в свинарниках человек кормил свиней отбросами, а те перерабатывали их в чистый белок в виде мышечной массы. Такой способ ведения хозяйства представлялся настолько разумным, что прославленный экономист Адам Смит даже посвятил практичности свиноводства отдельный пассаж в «Исследовании о природе и причинах богатства народов» 1776 г. – труде, легшем в основу современной политэкономии. Он писал: «Свинья, которая находит себе пищу среди нечистот и жадно пожирает многое из того, что отбрасывает всякое иное полезное животное, первоначально, подобно домашней птице, содержится на отбросы хозяйства и представляет собою чистую экономию. Пока количество этих животных, которое может быть откармливаемо таким путем с незначительными издержками или совсем без них, вполне достаточно для удовлетворения спроса, этот вид мяса поступает на рынок по гораздо более низкой цене, чем любой другой вид мяса»[206][207]. Этот экономический принцип касался не только крестьянских хозяйств. Бурное развитие экономики в XVII–XVIII вв. способствовало возникновению коммерческих предприятий. От работы пивоварен, винокурен и маслоделен оставалось большое количество органических отходов, которые необходимо было куда-то девать. Решение на поверхности: при предприятиях создавали свинарники, свиньи уничтожали отходы, а капиталисты-первопроходцы получали постоянный побочный доход. Так что первыми выращивать свиней в коммерческих целях стали не крестьяне, а промышленники[208]. Морякам в дальних плаваниях была необходима солонина, полюбилась она и военным, а покупали ее в основном на предприятиях неподалеку от городов. Подобная картина стала складываться в начале ХХ в. и в Норвегии, где самые крупные поголовья свиней держали не фермеры, а владельцы маслобойных заводов[209]. Новый тип хозяйствования положил конец привольной жизни свиней на выпасе и скрыл их от глаз общественности.

Чтобы дойти до помещения со свиноматками, Лейв распахивает широкую дверь сеновала, шагает по скрипучим половицам, минуя исполинские стога датского сена, которое завезли в 2018 г., – тогда продолжительная засуха не позволила заготовить фураж и коров по всей стране стали срочно отправлять на убой. Стогами наполовину скрыта дощатая дверь, такая низкая, что приходится пригибаться, чтобы войти, но, наконец, вот они. Снаружи кажется, будто место, где содержат свиней, специально скрыто от глаз и обустроено как придется, так что невольно на ум приходит дело Йозефа Фритцля[210]. Впрочем, стоит мне войти, как становится ясно, что это помещение мало отличается от современных загонов в здании на другой стороне двора. Отсеки разделены такими же перегородками, здесь такой же кран для подачи воды, почти такая же дренажная решетка и такая же сильная вонь.

Поросята испуганно жмутся по углам, но свиноматки остаются спокойны. Они лежат и едва заметно шевелят ушами. Распределяем работу: Лейв выгоняет свиней из отсеков, а я жду у двери сеновала, чтобы задержать их там. Так мы сможем прогнать всех свиней через двор за один раз. Интересно, получится ли, потому что, насколько я слышал, свиньи не так послушны, как овцы или коровы. Они определенно стадные животные, но в то же время и одиночки, быстрее разбредаются и чаще засматриваются по сторонам. Встаю у входа, широко расставив ноги и вооружившись длинной доской. Выходит первая свиноматка. Не похоже, чтобы ее хоть как-то волновало расставание с детенышами. Она обнюхивает половицы, фыркает и жует выпавшее из связок сено. За ней выходит и вторая. Ей тоже нет никакого дела до света белого за моей спиной. Так выходят четверо из пяти свиней. А потом что-то идет не так.

С места, где я стою, мне не видно ни Лейва, ни свиней, за перегородками что-то хлопает, и в сеновале раздается визг такой громкости, что мне даже не верится в способность всего одного животного его производить. Вой свиньи может достигать 130 дБ: в два раза громче бензопилы и лишь немного недотягивает до взлетающего на расстоянии 25 м истребителя. Неужели я слышу реакцию на то, что ее отрывают от детей?

Что бы там ни происходило, Лейв из противостояния выходит победителем. Свинья пулей вылетает из двери и несется ко мне. Сжимаю доску в руках покрепче и решительно иду на нее. Только я приготовился к удару – свинья останавливается как вкопанная. Немного склоняет голову набок и глядит исподлобья. Я словно слышу ее мольбы: «Прошу, выпусти меня!» Так мы и стоим, не сводя друг с друга взгляда, разделенные невидимой пропастью, пока не выходит Лейв.

– Поупрямилась немного, вот эта, последняя, – говорит он.

– А вам не