– Вода лучше проточная, – сказал находившийся здесь же Георгий. – А вы откуда такие тонкости знаете?

– Да делал пруд одному начальнику, – сказал Кумилкин, умолчав, что это был начальник тюрьмы.

– А рассказали бы?

Кумилкин сначала рассказал, потом показал, потом Георгий предложил ему войти в бригаду, Кумилкин было отказался, но пришел на следующее утро:

– Ладно. Просто деньги нужны, чтобы уехать отсюда к черту. Или в виде первоначального капитала на гостиницу.

Так он оправдал перед самим собой собственное странное желание поработать – ибо то, что делали Георгий и Валера, его неожиданно заинтересовало. Фантазию можно применить. Не скучно.

9

Проводил здесь все свободное время (а другого и не было) и дважды инвалид Одутловатов.

Тоже сначала порывался помочь, но отстранили: ничего толком не умеет и быстро выдыхается.

Зато Одутловатов помогал морально: сидя в теньке, рассуждал о пользе труда и красоты, причем рассуждал толково. Мы ведь, говоря о деле, гораздо умнее, чем тогда, когда это дело делаем.

– В России живут некрасиво! – сказал он.

– Удивил, Олег Трофимович! – воскликнул Кумилкин, дробя камень. – Кто ж этого не знает?

– Ты, Юра, считаешь, что я о наших нравах? Некрасиво – в смысле, ну, как говорят – некрасивый поступок? Плохой то есть?

– Ну.

– Нет. То есть и в этом плане тоже, но я в плане красоты как украшения.

– Это правда, – понял мысль Одутловатова Абдрыков. – Он оперся о лопату, закурил и развил мысль: – Всю жизнь в грязи живем – и нам нравится. Народ такой.

– А мы по-другому жить не можем и не должны! – защитил народ Одутловатов, хотя начал с явной критики. – Могу обосновать!

– В самом деле? – заинтересовался Георгий.

– Запросто! Вот смотрите. Русские люди всегда жили в деревянных домах. Дома то и дело горели – целыми деревнями. Что получается? Твой сосед стены из кривых бревен скатал, гнилой соломой покрыл – сгорел. Ты постарался, срубил дом красиво, крышу дранкой обделал, досточка к досточке, конечек присобачил – и тоже сгорел. Кому обидней? Конечно, тебе. И следующий дом ты уже перестаешь стараться делать красивым. Вещи тоже. Все равно сгорят.

– Так уж обязательно и сгорят? – спросил Кумилкин. Он был вообще-то согласен, но все же спросил – для спора.

– Ну отнимут.

– Кто?

– Мало ли. Татаро-монголы. Хозяин-барин при крепостном праве. Люди ведь жили временно у нас всегда. Нападут, в плен уведут, продадут, холера какая-нибудь. А когда крепостное право кончилось, только раздышались немного, советская власть началась, колхозы, то есть опять ничего своего, все временно. Работа не твоя, квартира не твоя, все не твое, все временно. А когда человек временно живет, есть у него интерес что-то украшать? Да никакого! Если уж только из личной старательности.

Георгий слушал Одутловатова внимательно – видно было, что сам об этом размышлял.

Спросил:

– Вы откуда все это знаете?

– Книги читал про историю, – пояснил Одутловатов. Он и правда прочел за последние годы три или четыре исторические книги, предпочитая этот жанр всем прочим, и, будучи неглупым человеком, сделал для себя выводы.

Так они и продолжили: Георгий, Валера и Юрий работали с периодической мелкой помощью Толика и Кости, наводя красоту, а Олег Трофимович помогал им рассуждениями о бессмысленности работы и наведения красоты, которые их странным образом не расхолаживали, а даже наоборот, пробуждали энергию – им словно интересно стало своей частной деятельностью опровергнуть те общие законы, которые им предъявлял Одутловатов.

10

По вечерам Георгий садился за компьютер Кости, и они вместе смотрели в Интернете, какие бывают виды ландшафтного дизайна. Видов этих оказалось немерено. Георгий вприглядку учился и перенимал, а также запоминал на будущее.

Внимательно читал газеты, книги, в том числе те, что уже прочел, находясь у Татьяны. То есть заново.

– Хочешь найти, что тебя касается? – спросила Татьяна.

– Да нет. То есть и это тоже. Просто – накапливаю информацию.

Или взялся за Костин учебник немецкого языка. Вчитывался, тихо произносил слова, вслушиваясь в них. Объяснил Татьяне:

– Понимаешь – обидно. Врач сказал: в пассивной памяти всё есть. И ты вот тоже говоришь, что я в бреду по-немецки говорил, по-английски. Значит, я эти языки знал? А теперь – не знаю. Но они же есть во мне! И не только языки, все остальное. Все есть – а где-то там, пропадает, не используется.

– Вообще-то человеку хватает и того, что он сам по себе помнит, – заметила Татьяна. – А если запоминать все, что случается, это же невозможно будет жить. Если бы я помнила, как и кто меня обижал, какие у меня неприятности были, ты представляешь, как бы я мучилась?

Георгий улыбнулся:

– Ты умная женщина.

Татьяна смутилась и отвернулась. Она, конечно, дурой себя не считала. Но и слишком умной тоже. В пределах нормы. Поэтому и застеснялась похвалы Георгия.

Она вообще все больше его стеснялась, как ни странно. Предыдущий Гоша ее раздражал до злости, до того, что хотела от него избавиться, но он был ей понятен. И смотрел на нее понятно, хоть и похабно, конечно. А этот улыбается, говорит вежливые слова, а интересуется ли всерьез – не ясно.

Татьяну пугали эти ощущения. Никого она в этой жизни не боялась и не стеснялась. И если это возникло – то неспроста. Когда-то Абдрыков на нее так действовал – она, смешливая и дерзкая, при его появлении терялась, путалась, хотя не подавала вида, продолжала смеяться и дерзить.

Поглядывая на Георгия, она искала в нем недостатки – и находила, долго ли при желании? Но с ужасом чувствовала, что и недостатки ей нравятся.

И не настолько уж она робка. Она, пожалуй, в другой ситуации не посовестилась бы переселить Георгия из сарая в дом, а там… Ночью мужчина к женщине сам дорогу найдет. Но нет, не предлагала Георгию переселиться, на ночь запирала дверь. По очень простой причине. Ну, хорошо, пустит она его в дом, а потом и к себе в постель. А вдруг он от шока память потеряет? И утром не узнает ее? Проснешься, а он – «ты кто?» Может ли быть что для женщины унизительней?

Однажды она поймала на себе его внимательный взгляд. Улыбнулась, спросила:

– Ты чего?

– Кого-то ты мне напоминаешь.

– Наверно. С этого и началось: с кем-то спутал, прибился.

– С кем?

– С женой, наверно, – пошутила Татьяна.

– Вряд ли. Мне кажется – с мамой.

– Думаешь? Я мамой быть не согласна! – засмеялась Татьяна и тут же опустила голову, прикусила губу: он может увидеть в ее словах намек. Потому что если не мама, то кто?