— Хватит, поваляли друг друга! — крикнула Гуннарсдоттер, увидев, что Гутхорм прижал Альва к земле и вцепился ему в плечи. — Не надоело?

Альв, извернувшись, спихнул с себя противника и, навалившись, окунул его лицом в снег. А потом отпустил и поднялся, тяжело дыша.

— Эй, а награду победителю? — весело выкрикнул Харальд. — А, Равнемерк?

— Завидуешь, сопляк? — проворчал Альв, который был его старше лет на одиннадцать. Подобная фраза в адрес тридцатидевятилетнего матерого викинга звучала, как плоская шутка.

Харальд не обиделся. Он вообще не привык обижаться.

Все ожидали, что сразу после Дистинга, как и предполагал, конунг прикажет готовить корабли, но получилось иначе. Отряд вновь рассеялся по области и собрался вновь лишь после Весеннего Равноденствия.

— Хватит объедать гостеприимных соседей, — сказал, улыбаясь, юный конунг. — Пора бы и отправляться дальше.

Лед с берегов давно сошел, и на гальке недалеко от линии прибоя запахло дымком и смолой. Вскоре после праздника корабли были спущены на воду, и армада конунга отправилась на север, к Вестфольду, где скорее можно было узнать какие-нибудь новости об Эйрике. Хакон не торопился — каждый вечер он останавливался на берегу, каждый раз близ нового поместья. Эстфольд показался Хильдрид огромной областью — если следовать всем изгибам берега, как это делал Воспитанник Адальстейна, то не хватит двух недель, чтоб миновать ее. Впрочем, она допускала, что у конунга могут быть свои резоны. Да и зачем торопиться, в самом деле? Битва за власть над всей страной не минует ни одного из претендентов.

В Вестфольде Хакон задержался еще дольше. Он казался задумчивым, но больше молчал, а если и говорил, то вовсе не о своем настроении или планах. И когда он подошел к Хильдрид, во время каждой стоянки возившейся на своем драккаре то с петлями, крепящими рулевое весло, то с деревянными талрепами[24]и веревками, она сперва решила, что беседа и на этот раз пойдет о чем-нибудь второстепенном.

— Славная погода, верно? — спросил ее Воспитанник Адальстейна и, прищурившись, посмотрел на небо. Оно было ясное, бледно-голубое и ласковое. Хильдрид, удивленная, тоже подняла голову, втянула носом воздух. Слабый ветерок, аромат соли в ветре.

— Верно. Отличная погода для путешествия.

— Путешествие и в самом деле будет. Пока только в Скирингссаль. А оттуда, видимо, отправимся обратно в Трандхейм.

— В Трандхейм? — Хильдрид встревоженно нахмурилась. — Что-то случилось? Почему ты возвращаешься в Трандхейм?

— Дело в том, что я узнал, где Эйрик.

— Он в Трандхейме?

— Нет. В том-то и дело, — Хакон пожал плечами. — Эйрик покинул Ослофьорд две недели назад. Я узнал об этом, когда мы были в Эстфольде.

— Ты не будешь его преследовать?

— Нет, не буду, — Воспитанник Адальстейна внимательно смотрел на Гуннарсдоттер. — Не буду, потому что, судя по всему, он не хочет встречаться со мной в бою. И знаешь, почему? Мне сказали, что он не смог набрать себе войско. Против моих пяти тысяч воинов... уже больше, чем пять тысяч... Против моих пяти тысяч у него триста человек.

Хильдрид с интересом покосилась на морскую даль. Оттуда несся ветер, напоенный соленой влагой и запахом водорослей — самый сладостный аромат для викинга. Над головой парили чайки, белые, как комки снега, они то взлетали к облакам, то падали к самым волнам — ловили рыбу. Погода — мечта для того, кто пускается в путь. Достаточно лишь пошире растянуть парус драккара — и вперед, к далеким берегам.

— Меня нисколько не удивляет эта ситуация, — сказала она негромко. — Тебя признали тинги всех областей Нордвегр. Если Эйрик и мог бы набрать воинов, то лишь из числа молодежи свободных бондов. А какой бонд отпустит своего сына воевать за конунга, лишенного власти, за правителя, который обидел его или кого-то из друзей, родственников, соседей. Кровавая Секира сам виноват, — она помолчала. — Ты знаешь, куда он направляется?

— Потому и собираюсь остановиться в Скирингссале. Там я смогу все узнать. Я должен быть уверен, что Эйрик не появится в Нордвегр через пару месяцев — палить поместья и убивать бондов.

— Бонды тоже не беззащитны. Если Эйрик примется разорять страну, тинг соберет армию даже без твоего приказа.

— Пусть так. Но если у него будет пять тысяч воинов...

— Тогда подоспеешь ты, — Хильдрид затянула узел на веревочной петле и отпустила рулевое весло. Встала. — Я очень рада, что все так обернулось.

Хакон пожал плечами.

— Полагаю, что часть моих людей будет разочарована, — он улыбался, и Хильдрид поняла, что это шутка.

— Наименее разумная. Кроме того, уверена, поводов помахать мечом у них еще будет немало.

В Скирингссале известие о том, что могучий Эйрик Кровавая Секира, жестокий и умелый воин, сын и наследник Харальда Прекрасноволосого бежал из страны со всей своей семьей, стало известно всем воинам Воспитанника Адальстейна. Сперва известие восприняли с недоверчивым недоумением — подобного от Эйрика никто не ожидал — но когда стало ясно, что новость — абсолютная правда, когда об этом рассказали люди, заслуживающие уважения, в ответ зазвучал хохот. И в самом деле, вот так дело, Кровавая Секира просто сбежал. Сбежал от собственного брата, не решившись скрестить с ним мечи.

Конечно, никто не ждал от Эйрика самоубийственного поступка. Нападать тремястами, или даже пятьюстами воинами на пять тысяч — самоубийство, но и бегство выглядело некрасиво. Впрочем, у Эйрика не оставалось выхода. Нет ничего более жалкого, чем правитель, власть которого не признает никто из его подданных.

— Главное — не сделать такой же ошибки, — сказала Хакону Хильдрид.

Юный конунг дернул плечом, и на лице у него появилось выражение, которое она не раз видела у своего пятнадцатилетнего сына, которому пыталась давать советы.

— Я это понял еще год назад.

И путешествие полугодовой давности повторилось с точностью до наоборот. Как и осенью, корабли, обогнув мыс Мандале, останавливались почти у каждого поместья по пути, и воинов становилось все меньше и меньше, потому что они, покидая армию конунга, возвращались к себе домой. Хакон прощался с каждым из них, в поместьях задерживался ненадолго, потому что в страду ни времени, ни желания кого-то принимать в гостях у бондов нет. Он оглядывал их хозяйства оценивающими взглядами, и Хильдрид почувствовала, что в юном конунге пробуждается хозяин.

— В Англии поместья устроены по-другому. Наделы там меньше...

— Что ж... На севере живут большими семьями, иначе никак.

— Хорошие хозяйства. Богатые. Сразу видно.

Дочь Гуннара развела руками.

— Я думаю, за полгода ты успел убедиться, что бонды гостеприимны и щедры. Особенно с конунгом, который им по вкусу.

До Трандхейма Хакон, его ярлы и оставшиеся девять кораблей добрались только к празднику летнего солнцестояния. Берега, встречавшие Хильдрид, зеленели так богато и пышно, что Хильдрид показалось, будто она и не на родине, а вновь вернулась в Англию. Всюду, даже, как казалось, на совершенно бесплодных скалах, зацвели цветы, появились метелочки травы, заиграл изумрудной зеленью свежий мох. Среди скал гнездились птицы, и многие юноши, выбирая время между работой и сном, лезли на скалы. Они собирали яйца, но куда ценнее был пух, самый ценный и самый нежный, который охотно покупали купцы. Хильдрид вспомнила, как на скалы ловко лазал ее брат, Эгиль, и загрустила. Теперь он в Исландии, вместе со своей семьей — женой и единственным выжившим сыном. Он тоже в свое время не стал ждать, когда Эйрик примется выживать его из Нордвегр.