Там был только косвенный намек на то, что реальной мишенью скорее было содержание некоторых его песен, а не его концертная деятельность. В любом случае, целью атаки, похоже, было как свернуть его деятельность, так и уменьшить его растущую популярность.

В последние годы г-н Высоцкий записывал популярные официальные хиты. Развивалась оживленная торговля магнитными лентами и компакт-кассетами с его остроумными и иногда дерзкими пародиями на советскую бюрократию, чинопочитающее чиновничество, всепроникающее воровство из общественных учреждений и обязательную гонку поглощенных вопросами престижа лидеров за победами на мировых спортивных аренах. Эти песни часто записываются. Как говорят москвичи, на проходящих поздней ночью встречах под гитару с друзьями и поклонниками.

Он стал фаворитом культурного мира Москвы благодаря приватным вечеринкам, и даже должностные лица Коммунистической партии и государства среднего звена осторожно признают, что имеют записи некоторых из его рискованных песен…».

Учитывая, что эта статья во влиятельной американской газете была первой пиар-акцией Высоцкого в США, можно предположить, что и она появилась не случайно. Тогда для чего? Отметим, что увидела свет за две недели до отъезда Высоцкого за границу. То есть если бы тот же Андропов положил ее на стол перед Брежневым, то не факт, что генсек разрешил бы выезд певца за границу. Но шеф КГБ, видимо, этого не сделал, поскольку был заинтересован в том, чтобы Высоцкий стал выездным. И статья в «Нью-Йорк таймс» могла выйти именно по заданию Андропова с одной целью. Она тут же разлетелась по всему миру, достигнув в том числе и Франции, после чего в Москве могли торжествовать победу: французский МИД, где только что сменился руководитель (им стал Мишель Жобер, который — впервые для Франции! — не был профессиональным дипломатом, но был личным другом президента страны Жоржа Помпиду) дал свое согласие на приезд Высоцкого. Причем не только в качестве супруга французской кинодивы, но и в ореоле гонимого советскими властями артиста.

Кстати, в «новокузнецкой» истории пострадали несколько человек. Так, директор театра Д. Барац и начальник Кемеровского областного управления культуры И. Курочкин получили строгие дисциплинарные взыскания, а директор «Таганки» Н. Дупак едва не лишился своей должности — за плохую воспитательную работу в театре был поставлен вопрос о несоответствии его занимаемой должности. К счастью, до увольнения дело не дошло.

Что касается Высоцкого, то он пострадал материально — лишился 900 рублей. Зато приобрел другое. Во-первых, стал выездным, во-вторых, приказом № 224 Главного управления культуры исполкома Моссовета от 3 августа 1973 года ему присвоили как «артисту разговорного жанра» первую категорию с разовой филармонической ставкой 11 рублей 50 копеек; в 1978 году эту ставку повысили до 19 рублей, присвоив Высоцкому высшую категорию вокалиста-солиста эстрады.

На этом фоне явным диссонансом выглядит другая история — с популярным актером Борисом Сичкиным (Буба Касторский из «Неуловимых мстителей»), которого в декабре 1973 года обвинят в финансовых нарушениях при получении гонораров за «левые» концерты, арестуют и упекут за решетку на год. После этого его карьера рухнет, и он вынужден будет уехать из страны. Высоцкого эта участь счастливо миновала, поскольку за него было кому замолвить словечко.

В период ожидания визы с Высоцким и Влади произошла история, которая рассорила их с кинорежиссером Андреем Тарковским. Тот готовился к съемкам своего очередного фильма — «Зеркало» — и подыскивал актрису на роль собственной матери: фильм был автобиографический. В ходе этих поисков режиссер внезапно вспомнил о Марине Влади, которая, как он знал, находилась тогда в Москве. Вот как она сама описывает этот случай:

«Однажды утром ты (В. Высоцкий. — Ф. Р.) говоришь мне с напускной небрежностью:

— Знаешь, Андрей хотел бы поговорить с тобой тет-а-тет.

Я немного удивлена, тем более что мы виделись с Тарковским несколько дней назад. Он — твой друг юности и один из поклонников. Я знаю его уже много лет. Это невысокий человек, живой и подвижный, — замечательный гость за столом. Кавказец по отцу, он обладает удивительным даром рассказчика и поражает всех своим умением пить не пьянея. К концу вечера он обычно веселеет и почему-то каждый раз принимается распевать одну и ту же песню.

По твоему тону я понимаю, что речь идет о чем-то очень важном. Ты говоришь:

— Андрей готовит фильм, он хотел поговорить с тобой и, вероятно, пригласить тебя на пробы.

И тут на меня находит. Я не нуждаюсь в пробах, меня никогда не пробовали ни на одну роль, за исключением первого раза, когда я снималась в тринадцать лет у Орсона Уэллса. Но ты так долго уговариваешь меня не отказываться, что я соглашаюсь.

Андрей объясняет мне, что фильм «Зеркало» — автобиография. И он хочет попробовать меня в нем на роль своей матери. Усы у него всклокочены больше, чем обычно, и он, заикаясь, пересказывает мне весь сюжет.

Через несколько дней мы с небольшой съемочной группой выезжаем в деревню. Это даже не пробы. Мы просто снимаем несколько кусков. Андрей подробно объясняет мне сцену: на пороге избы женщина долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит на дорогу и, сгорбившись от горя, уходит в дом.

Андрей делает мне комплименты, я довольна собой. Я возвращаюсь и рассказываю тебе, как прошел день. Мы начинаем мечтать. Если я снимусь в этом фильме, сразу решится множество проблем — у меня будет официальная работа в Советском Союзе, я смогу дольше жить рядом с тобой, и потом, сниматься у Тарковского — это такое счастье!

Проходит несколько дней. Мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно — ответ будет отрицательным. Но тебе не хочется в это верить, и, когда через несколько дней секретарша Тарковского сообщает нам, что роли уже распределены и что меня благодарят за пробы, ты впадаешь в жуткую ярость. Ты так зол на себя за то, что посоветовал мне попробоваться, да к тому же ответ, которого мы с таким нетерпением ждали, нам передали через третье лицо и слишком поздно… Тут уже мне приходится защищать Андрея. Наверное, у него слишком много работы, много забот, да и вообще, у людей этой профессии часто не хватает мужества прямо сообщить плохие новости. Ты ничего не хочешь слышать. Ты ожидал от него другого отношения. И на два долгих года вы перестаете видеться. Наши общие друзья будут пытаться помирить вас, но тщетно…»

Позднее Тарковский объяснит Высоцкому, почему он отказался взять на роль своей матери Влади: мол, зрители будут отвлекаться от фильма, увидев на экране Колдунью (самый знаменитый фильм Влади). Роль Матери в итоге досталась Маргарите Тереховой.

Заметим, что с тех пор как Влади снялась у С. Юткевича в «Сюжете для небольшого рассказа» (1970) прошло три года — кстати, фильм регулярно показывали по советскому ТВ: в 1972 году два раза, в 1973-м — один, поэтому по частоте показов он явно выбивался в лидеры, а новых ролей в советском кино у Влади больше не случилось. Хотя попытки были. Так, в 1971 году ей и Высоцкому «зарубили» участие в фильме «Вид на жительство»: у обоих там должны были быть главные роли. Весной 1972 года они были «отцеплены» от фильма «Земля Санникова». И вот теперь — история с Тарковским. Вполне вероятно, были и другие «загубленные» проекты, о которых автору этих строк ничего не известно. Но факт остается фактом — карьера Влади в советском кинематографе так и не сложилась. Вопрос: почему? Судя по всему, у Влади изменились обстоятельства — как служебные, так и личные.