Он чувствует, что не посмеет. И в то же время какая-то сила словно бы толкает его вперед. Тянет за язык. Дрожащей мокрой рукой он нащупывает во внутреннем кармане пиджака блокнот, в котором последние два месяца записывает мучившие его мысли. Достает его. Поднимает глаза и, глядя прямо в ее огромные зрачки, как будто вместившие его самого и целый мир в придачу, неожиданно выпаливает:

– Знаешь! Я вот тут писал для тебя! Хочу, чтобы ты знала об этом… Возьми, почитай на досуге…

Она еще раз внимательно смотрит на него и неожиданно серьезно отвечает:

– Хорошо! Я обязательно прочту сегодня же.

Кладет голубой блокнот в свою белую сумочку, висящую на ремешке через плечо.

Неожиданно Шурка ужасается тому, что сотворил. Как? Он доверил свои мысли, свою жизнь, свою, можно сказать, судьбу другому человеку. И этот человек сейчас возьмет да уйдет?

Страх толкает его вперед. Страх, который надо срочно прогнать. Что-то сделать. И он, чтобы развеять свое сомнение, говорит с каким-то надрывом в голосе, так, что получается странно и вычурно:

– Пойдем погуляем… под звездами…

И ничего не произошло. Гром небесный не грянул. Молния не поразила его. Более того, она легонько кивнула в ответ. Повернулась. И они тихонько пошли рядом по аллее, заросшей сиренью.

В школе уже вовсю гремит музыка. Аж стекла дрожат. Вдоль главной улицы поселка загораются на столбах фонари. Сладко пахнет отцветающая сирень. В палисадниках возле домов пробуют голос соловьи.

Шурка счастлив. Пытка неопределенностью кончилась. Он осторожно берет ее мягкую, податливую ладонь в свою. От прикосновения легких теплых пальчиков, от запаха каких-то таинственных духов у него кружится голова и радостно распирает грудь.

Хочется сказать что-то важное. Или заорать на всю Вселенную: «Вот это мы идем вместе!»

Но пока он ищет слова, она чуть улыбается уголками губ и думает о своем, о женском.

Так они и шагают, не понимая толком, куда идут, зачем идут.

Круглая глупая луна ярко льет свой теплый, почти солнечный свет на улицы, сады, реку. Все вокруг дышит тишиной и тайной.

И будто птица счастья незаметно кружится над ними. Только не знает, куда сесть.

– Смотри, какая сегодня луна, спутница влюбленных. Подглядывает за нами! – вдруг с какой-то детской хитринкой в голосе говорит она.

Он радуется, что наконец-то прервано молчание И еще тому, что она своими словами как бы присоединяет себя и его к великому племени влюбленных, хотя между ними о любви еще не сказано ни слова.

– Да, единственный был их приют. И на него уже высаживались американцы, – хрипя от волнения, подхватывает Дубравин.

Они долго идут рядом. Он чувствует тепло ее плеча. Ему хочется остановиться, обнять ее и целовать, целовать, целовать без конца, чтобы наконец излить на эту тоненькую девочку в белом коротеньком платьице всю неожиданно нахлынувшую, заполнившую душу нежность…

* * *

В памяти Дубравина этот вечер остался какими-то обрывками. Когда начал ни с того ни с сего накрапывать теплый летний дождик, они спрятались в беседке, которая стояла в детском саду. Сидели там обнявшись. Щека к щеке. Очень долго. Но вне времени и пространства.

Где-то в школе играла музыка. Потом умолкла. Но им было все равно. Они говорили. И никак не могли наговориться. Слова при этом не имели ровным счетом никакого значения. Оба прислушивались к интонации. А она еще и к нежности, которая звучала в каждом сказанном им слове.

– Саша! – тихонько спрашивала она его. – Ты всегда смотрел на меня таким взглядом, что мне даже страшно было…

– Почему? – так же шепотом отвечал он.

– Ну, не знаю. Таким холодным, равнодушным. Стеклянным. Мне казалось, что ты меня просто ненавидишь.

– Как голова подсолнуха за солнцем поворачивается, так и моя в классе за тобою вертелась. Я просто не мог на тебя не смотреть. Само собой выходило. Ну а чтоб ты не догадалась, набычивался…

Так сидели, шептались. Перед утром похолодало. Он накинул ей на плечи свой пиджак. И все удивлялся тому, какая она в нем маленькая. И робко ласкал, целовал ее тоненькие нежные пальчики. А она отвечала на его ласку легким пожатием…

Забрезжило серое утро. Порозовевшая цепочка облаков на востоке поплыла к горе. Они вышли из своего укрытия и направились по сиреневой аллее к притихшей, с темными окнами школе.

Им хочется найти ребят, чтобы вместе с ними встретить рассвет. Увы. У школы никого нет. Они проходят мимо и через чахлый парк с бетонными, белеными козлотурами выходят к трассе, ведущей в город.

Так и двигаются рука об руку. И он, изредка оборачиваясь к ней, видит округлую розовую раковину ее ушка, нежный пух волос. А она только улыбается загадочно в ответ на его немой вопрос: «Что же кроется за этой улыбкой, за огромными, широко распахнутыми к миру глазами?»

Впрочем, он уже ничего не хочет от жизни. Ни о чем не мечтает. Он рядом с нею. И смысл жизни, и ее бессмыслица, и счастье, и несчастье, все загадки бытия и его разгадки заключаются в ней…

* * *

Она ждала объяснения. И она его получила. Непонятно только одно – что с ним делать дальше? Если кто-то думает, что семнадцатилетняя девушка с первого же свидания испытывает те же чувства, что и парень ее возраста, то он глубоко ошибается. В этой наивной, чистой душе еще не пылали женские страсти. Да, льстит самолюбию внимание еще одного поклонника. Но это отнюдь не значит, что благоразумная девушка, забросив все дела, примется страдать. И поэтому, вернувшись домой, Галина Озерова отнюдь не стала лихорадочно листать Шуркин дневник, где вперемешку со стихами были вписаны самые нежные, самые лучшие слова.

Она сначала сняла свое белое выпускное платье. Приняла душ. Потом позавтракала в летней кухне. И только забравшись в кровать, наконец открыла дневник. «Я люблю ее. Она даже не представляет, как я ее люблю!» – прочла она вслух первую фразу.

«А я не представляю, как ее можно не любить. Ведь она самая хорошая, самая лучшая девчонка на свете…»

Она жадно впитывала эти слова, обращенные к ней. В душе ее поднимается – нет, не любовь, она еще не знает, что это такое. Это просто интерес, женское любопытство, какое-то предчувствие чувства. В котором она не отдает себе отчета.

«В мире властвует любовь. Только она имеет право на жизнь. Из поколения в поколение люди передают ее как эстафетную палочку. Мужчина любит женщину. Потом они любят своих детей, внуков. И эта вечная эстафета любви – самое важное дело на Земле. А от ненависти, равнодушия ничего не родится. Я нашел ее, свою половину…»

Она останавливает чтение дневника. Снова представляет Дубравина. Удивляется тому, какие слова пишет он здесь, и тому виду резкости, силы, холодности, который он представляет из себя внешне.

«А я? Что я могу сказать в ответ? Не знаю! Еще не знаю. Для любви, наверное, нужны годы. А впрочем, мне так хорошо, так тепло с ним вместе… Что же еще? Пусть все будет, как будет. Он ждет ответа. Что сказать? Скажу правду. Я еще ничего не знаю. Все еще впереди. Надо учиться. Потом уже подумаю обо всем этом».