Доктор сохранял полную неподвижность во время всех сеансов и, казалось, не догадывался о ее маленькой нужде, заболевшей пояснице и о множестве иных причин, заставлявших Беверли иногда ерзать на стуле. Он позволял себе шевельнуться только в конце отведенного ей часа, когда снимал роговые очки, склонялся над раскрытым блокнотом и сверялся со своим расписанием.

– Итак, в следующий раз мы увидимся во вторник. Вторник и четверг, вторник и четверг. Что, он не мог запомнить это за пять лет регулярных встреч, не заглядывая в свой календарь? Две сотни плюс десятка, больше восемнадцати тысяч долларов в год за часовое свидание, которое на самом деле длилось минут пятьдесят. Только в ненормальном мире психиатрии пятьдесят минут считаются часом.

Недостающие десять минут, по мнению врача, требуются на то, чтобы она заглушила в себе рыдания, гнев, отчаяние, подчас проглотила окончание уже начатой ею фразы, сберегая ее до следующего раза, и закупорила все разбуженные эмоции надежной пробкой. Беверли будет отослана обратно во внешний мир, а ему эти драгоценные минуты достанутся в виде оплаченного простоя, положенного по законам, установленным для себя самими же «психами».

– Мое курение вас не раздражает? – спросила Беверли. Прежде она никогда не интересовалась, как он относится к тому, что она приканчивает одну сигарету за другой.

– Почему вы об этом спросили? – Тело доктора Прескотта, казалось, составляло единое целое со стулом, на котором он сидел.

– Мне просто пришло в голову, что вы из вежливости не признаетесь в этом.

– И подумав так, вы почувствовали?..

Вот оно опять! Типичный для «психа» ответ. Ну и черт с ним! Неважно. Она не собиралась подвергать анализу свои укоренившиеся привычки. Беверли замолкла, ощутив, насколько она сегодня устала. Сколько бы крупиц знания о себе ни наскребла бы она сама, отвечая на его вопрос, на это не стоило тратить усилий. Все равно останутся необъяснимыми невероятные перепады в ее душевном недуге.

– В прошлый раз мы обсуждали то, что с вами случилось в День памяти, – напомнил психиатр.

«Мы ничего не обсуждали, – подумала Беверли. – Я говорила, а вы сидели молча, как истукан».

Она иногда сомневалась, слушает ли ее доктор Прескотт, или он, вперив в нее взгляд, на самом деле размышляет, не слишком ли поистерлась его жилетка, не потребил ли он лишние калории за завтраком или сможет ли он позволить себе приобрести новую «Тойоту Камри» с кожаной обивкой. Это характерно для всех психиатров. Они притворяются, что внимательны и полны сочувствия к пациенту. А как она могла быть уверена, что это действительно так?

Сама Беверли прекрасно отдавала себе отчет в том, что ее гложет. Злоба переполняла ее. Ощущение было такое, будто огонь поселился внутри ее.

– Сегодня я очень возбуждена.

Она взглянула на Прескотта. Тот не шевельнулся, только слегка поднял брови, впрочем, это не означало, что он проявил интерес к ее высказыванию. Таков его метод. Под его внешне абсолютно пассивным руководством она, как предполагалось, сама должна углубляться в себя и познавать собственную сущность.

– Нет, «возбуждена» – неверное слово. Я рассержена, очень рассержена.

Она затянулась и ощутила, как дым, проникая в легкие, словно сжигает ее. Терминология в этой чертовой психотерапии играет слишком серьезную роль, и это тоже злило ее. Возбуждение, раздражение, досада, злоба, гнев, ярость – вся палитра чувств сводится к общему ощущению давящей тяжести, которая возникает в животе от слишком тяжелой жирной пиши.

– Клио Пратт я ничего плохого не сделала. Я была с ней и со всеми на вечере у Ван Фюрстов любезна и вела себя абсолютно нормально, а она словно свихнулась. Проявила свой стервозный нрав. Отпускала какие-то ядовитые, лживые намеки. Я видела, как она смотрела на меня чуть ли не с отвращением и пыталась настроить против меня Джека. Она думала, что я слишком тупа или слишком пьяна, чтобы этого не замечать!

Злоупотребление алкоголем во время приема у Ван Фюрстов не затушевало ее воспоминаний о стычке с Клио. То, что Клио распространяла слухи об ответственности Беверли за самоубийство мужа, было не просто нелепой сплетней, а гораздо хуже – ничем не оправданной жестокостью и явно было продиктовано желанием обрушить удар именно в то место, где всего больнее. С кем Клио поделилась своими мерзкими клеветническими домыслами? Если она сказала об этом уже и Валери, которая не входила в круг ее близких знакомых, значит, в курсе практически все.

Беверли старалась вычеркнуть тот вечер из памяти, но рана, нанесенная Клио, загноилась. Завуалированные оскорбления, умело вставляемые в светский разговор, ничего не значили, но ведьмино варево из недомолвок и намеков предпринималось с явной целью опорочить и унизить Беверли, насколько это возможно, в глазах гостеприимного хозяина дома. Беверли подозревала, что Клио в этом преуспела, причем еще задолго до праздничного вечера.

Хотя Ван Фюрсты пригласили ее, но типографски отпечатанное извещение пришло без сопроводительной приписки от руки, какие она обычно получала в прошлом, – «ждем с нетерпением» или «надеемся здорово повеселиться», начертанные в уголке округлым почерком Констанс. В этом году Беверли стала лишь рядовой гостьей, одной из нескольких сотен приглашенных, получивших стандартную карточку цвета слоновой кости с формальным текстом.

– Какие чувства это вызвало у вас?

Доктор Прескотт еще не раскрыл рот, а она уже знала, что он спросит.

– Это меня взбесило, – ответила она. – Что Клио могла знать о том, через что я прошла?

Беверли ощутила, как слезы щиплют глаза, и взяла бумажную салфетку из стаканчика на столе, предусмотренного для подобных случаев.

– Что может знать человек о том, как сложилась семейная жизнь у других?..

Вопрос был риторическим. Она знала, что ответа от доктора не получит. У Беверли не было никаких сомнений в том, что когда-то она любила Дадли. Она любила его за озорной, почти на грани неприличия юмор, за широкую улыбку, а более всего за мягкость и доброту. Ей нравился его всегда ровный, без всплесков и перехода на крик голос, его манеры, его спокойная нежность в обращении с ней.

В первые годы их семейной жизни ее все это удовлетворяло. Она и не думала желать большего. Он не был красавцем, но производил приятное впечатление. Его нельзя было назвать удачливым бизнесменом, но достойный образ жизни был им обеспечен. Что с того, что она водила «Форд Таурус», а не «Мерседес»? Она никогда не чувствовала себя в чем-то обделенной. Дадли почитывал «Санди таймс», мог поддерживать любой разговор, оставаясь всегда самим собой и не подлаживаясь под чьи-то вкусы, но, однако, был принят везде с радушием благодаря своему обаянию и способности быстро схватывать все на лету. Что с того, что он не был интеллектуалом? Она тоже не входила в эту когорту. Как все поменялось, она так и не смогла понять. Энфизема обнаружилась позднее. Распад их брака начался задолго до его болезни.