– Думаю, на сегодня достаточно.

– Ладно, но мы еще только в самом начале расследования.

Я натягиваю шлем, не обращая внимания на тошноту и недомогание в животе. Ты бы не сдалась. Ты никогда не сдавалась, каким бы глухарем ни казалось дело.

Когда мы выезжаем на шоссе, живот схватывает спазм. Как же я ненавижу эту дорогу! Особенно на мотоцикле, особенно в темноте, когда я не вижу поворотов, пока мы в них не заходим. Холодный воздух проникает под мою рубашку, под кожу.

Мы проходим поворот, и тут позади нас появляется черный грузовик. Он слепит нас дальним светом. Водитель начинает сигналить без остановки, будто мы не знаем, что он едет за нами. Звук рикошетом отлетает от одного гребня горы к другому и, кажется, усиливается, взрывает мои барабанные перепонки.

Я подвигаюсь плотнее к Джеду, чтобы спросить его, о чем, черт возьми, думает этот водила, но, конечно, Джед меня не слышит. Я наклоняюсь вперед, ветер хлещет меня по щекам, грузовик подъезжает к нам так близко, что, клянусь, я чувствую жар его металлической решетки и дым выхлопных газов. Он подъезжает еще ближе, водитель снова начинает сигналить, и мы тонем в этом оглушительном реве.

Байк начинает заносить, и Джед каменеет. Он поворачивается, чтобы посмотреть назад, и я поворачиваюсь вместе с ним, но все, что мне видно, – это два ярких белых огня и высокая черная полость. И вдруг решетка оказывается так близко, что, клянусь, она прямо под нами. Байк заносит, и мы слетаем с дороги к краю обрыва.

«Убирайся на хрен из этого города!»

Байк крутится и, съехав с шоссе, замедляет ход. Джед опускает ногу, упирается ею в землю и останавливает нас.

Я заставляю себя отстраниться, стремясь оказаться как можно дальше от горячего трескающего металла. Мои колени дрожат в запоздалой реакции, и я, спотыкаясь, неловко падаю на камень. Джед снимает свой шлем и бросает его вслед удаляющимся по шоссе красным огонькам. Огоньки исчезают за поворотом, как и звук двигателя. Вокруг становится тихо.

– Гребаный мудак! – кричит Джед. – Чертовы конченые уроды в этом гребаном месте!

Он закатывает штанину, и я вижу, что нога, который он тормозил, порезана и на ней содрана кожа. Он с трудом садится на камень.

– Что, мать их за ногу, не так с этими людьми? – Он зажимает рану пальцем и шипит от боли. – Черт.

Мое сердце бешено колотится, готовое вырваться из груди.

– Думаешь, это были они?

– Кто? – спрашивает он и снова шипит.

– Банда! – выкрикиваю я. В моем голосе звучат истерические нотки, я пытаюсь подавить их, но зачем, нас ведь только что чуть не столкнули с обрыва. – Та банда, о которой говорила Рэйчел! Банда, которая постоянно ее доставала и тоже сталкивала с трассы!

Он скептически приподнимает бровь. Я вижу, что он не впечатлен моим бурным ликованием.

– Я думаю, что это был просто левый мудак. Да, я думаю так.

– Быть может, они знают, что мы разговаривали с Тасией и с полицией, и им это не понравилось! – Я стараюсь не говорить слишком уж бравурным тоном, но не могу не гордиться собой. Кто знает, вдруг это знак, что мы на правильном пути! Вдруг это предупреждение, что мы приближаемся к тебе!

Он осторожно опускает ногу.

– В каком смысле «с полицией»?

– Я ходила туда сегодня утром. – Он неодобрительно качает головой. – Мне там не помогли, если тебе от этого станет легче. Офицер Харди сказал мне держаться от Бардов как можно дальше.

– Ха. – Джед фыркает. – Как по мне, так очень даже помогли, дали дельный совет. – Его колено подгибается, когда он пытается встать, поэтому, качаясь, он садится назад. – Эй, может, поможешь мне?

– Как ты?

– Нормально. Только встать не могу.

Я беру его за руку и помогаю встать. Какое-то время он неустойчиво стоит, положив руку мне на плечо, и проверяет, может ли стоять самостоятельно.

– Ну как?

– Я же сказал, все нормально, – отвечает он, а потом изо всех сил сжимает мое плечо и делает шаг назад. – Чего не скажешь о байке, – показывает он в сторону мотоцикла.

– В смысле?

– В том смысле, что у тебя, надеюсь, удобная обувь, – произносит он, уперев руки в бока. Мое сердцебиение снова учащается. – Шлем можешь оставить здесь. Я потом приеду и все заберу. – И он, осторожно наступая на раненую ногу, направляется в сторону ранчо.

– А как же Эдди? – Я и сама не вполне понимаю, что имею в виду. Ее здесь нет. Она вообще не имеет никакого отношения к этой ситуации. И все же она ни на секунду не выходит у меня из головы, так что я буквально и шагу не могу ступить, не подумав предварительно о ее реакции.

– У нас не так много вариантов. Позвонить мы не можем, нет сигнала. Можем вернуться в Хеппи-Кэмп и постучаться к кому-нибудь, попросить телефон, но я не думаю, что в твои планы входит звать на помощь Эдди.

– Как далеко до ранчо?

– Думаю, если поторопимся, то за час управимся.

– А что, если тот грузовик вернется?

Он свирепо смотрит на меня.

– Сера, это был просто грузовик. Такой уж в этих краях народец. Сюда приезжают люди, которые не любят других людей, и временами это заметно.

Я иду за ним, следуя за светом фонарика в его телефоне.

– Ты тоже приехал сюда по этой причине?

– Я говорил тебе, почему приехал сюда, – я искал лучшей жизни.

– Тогда почему ты остался после отъезда жены?

Он ощетинивается. Я зашла слишком далеко. О чем я только думала? Но, похоже, я просто не могу перестать давить, не могу перестать задавать неудобные вопросы. Его жена продержалась всего неделю. Прошло шесть месяцев, прежде чем он попытался с ней увидеться. Ты исчезла, и тебя никто не ищет. Если бы у этого места было другое название, оно бы называлось Апатия. Графство Апатия, окольцованное Маршрутом душегубцев, в эпицентре Жуткой Глухомани, США.

– Я не то имела в виду. Просто я подумала, что тебе следовало бы быть рядом с ней, – произношу я и уже потом осознаю, что только ухудшаю свое положение. У меня просто какая-то ненасытная потребность выведывать чужие грязные секреты! Мне вечно нужно до всего допытываться, в то время как другим людям комфортно жить и так, не задавая лишних вопросов о необъяснимых вещах.