Война

В конце первого полугодия 3-го курса Барнаульского педучилища я перевелся на заочное отделение и пошел работать в школу учителем. Заключительную экзаменационную сессию и экзамены сдавал индивидуально. Причина состояла в том, что в конце июня должно было состояться совещание — встреча молодых учителей. В районе я оказался самым молодым по возрасту и должен был поехать на это мероприятие. Сдав все экзамены, я вернулся в отчий дом на станцию Калманка 22 июня 1941 года. Утро было теплым, солнечным, безветренным. Люди отдыхали. Ничего, кажется, не предвещало беды. Но примерно с 12 часов (по московскому 8 утра) у начальников и их окружения сменилось настроение, и это бросалось в глаза. Власти уже знали о начале войны. Стали оповещать население о том, чтобы к 16 часам (12 часов по московскому времени) собирались у сквера вокзала на очень важное сообщение правительства. В 16 часов из установленных радиоприемников прозвучала речь Молотова (министра иностранных дел) о том, что Германия внезапно, без объявления войны напала на Советский Союз. Страшное известие. На лицах страх, озабоченность и даже удивление. Как же так, ведь есть же договор? Если 22 июня после сообщения было удивление, непредсказуемость, страх, то 23 июня на площади около школы с утра уже было множество людей. Первый мобилизационный призыв военнообязанных первой очереди. Такое продолжалось несколько дней. Потом отправлялись в армию уже партии поменьше.

Проводы вообще тягостное зрелище. Проводы же на войну зрелище жуткое. Успокаивающие речи мужчин и плач женщин. У нас, молодежи, которая была воспитана чувством высокого патриотизма и лозунгами «врага разобьем на чужой земле, малой кровью, мощным ударом», уныния было вначале мало. Но на уме было: а вдруг война закончится без нас. Почему не призывают нас? С этим вопросом нас несколько человек обратились к работнику военкомата. Ответ был категоричным — не мешайте работать. Когда надо будет — вызовем. Время шло, а повестки все не было. Начали приезжать эвакуированные женщины, дети. Их рассказы о пережитом, о том, что творили фашисты, вызывали возмущение, но в большей степени был гнев и ненависть к врагу. Среди эвакуированных оказалась одна учительница. И это вызвало радость среди учителей. Хоть немножко, но уменьшалась нагрузка.

Вести с фронта продолжали поступать нерадостные. Фашисты продолжали захватывать все новые и новые территории. Пришли первые похоронки (извещения о гибели в боях за Родину). Изменялись отношения между людьми. Прекратились всякие ссоры и склоки. Работа, работа и работа. В работе находили и выполнение долга, и удовлетворение. Радость была лишь тогда, когда приходили сводки об успехах на том или ином участке фронта. Шел третий месяц войны. Вести приходили все хуже и хуже. В августе пришла повестка отцу. Его напутствие: «Пока тебя не призвали, на тебе семья. Остаются мать и трое детей, младшему 4 года». Отцу шел пятый десяток лет. Мужчин почти не осталось — все призваны в армию. На хозяйстве женщины, старики и негодные к службе мужчины.

Школа

Я учительствовал в Моховушинской неполной средней школе. Школа была открыта два года назад. В ней учились дети из четырех сел: Зимари, Петров Лог, Ивановка и Моховушка. Село Моховушка расположено на равном расстоянии от сел. Село Ивановка располагалось в 5 км, а Петров Лог — в 3 км, село Зимари в 6 км. Моховушка находилась почти посередине Барнаульского бора, ширина которого колебалась от 9 км до 15 км. Ученики 5–7-х классов в большинстве своем были переростки. После окончания 4-го класса в школах этих сел дети могли учиться только в школе на станции Калманка. Это 18–20 км от этих сел. Многие выпускники начальных школ прекратили учебу и после открытия неполной средней школы в селе Моховушка стали ходить в эту школу. Занятия проводились в две смены. В первую смену с дальних сел, во вторую смену — дети с Моховушки. Школа в глубинке. Учителей был большой некомплект. Учителей с высшим педагогическим образованием не было. Было три учительницы, которые окончили учительский институт. Были такие институты с 2-годичным сроком обучения. Я, имея среднее педагогическое образование, преподавал математику, физику, черчение и в некоторых классах географию. Подготовка к занятиям занимала много времени. Приходилось засиживаться допоздна. Нагрузка большая — 32–36 часов в неделю, это работа за двоих. В сентябре — октябре занятия проводились 2–3 раза в неделю. Остальные дни дети работали в колхозах на уборке урожая и других работах. Кроме того, что трудоспособные мужчины ушли в армию, еще была мобилизована техника и часть лошадей. Поэтому школьники работали наравне со взрослыми и учителями, конечно, с ними вместе. Учителя имели большой авторитет в селах. Они занимались и политико-просветительской работой. Вести с фронта, беседы на различные темы. Первые похоронки. По вечерам у школы собиралось много жителей. Старики рассказывали о немцах 1-й мировой войны, обсуждались вести с фронта, хозяйственные дела. Патриотизм людей проявлялся отношением к работе: и урожай был собран весь, и корм для скота заготовлен, и озимые посеяны.

Я оказался в броне от призыва в связи с тем, что не хватало учителей, из-за чего соединяли классы. Я подал заявление с просьбой о призыве в армию как доброволец. Текст заявления подсказали в военкомате. О заявлении в военкомат и о том, что могут призвать в армию, т. е. обойти бронь, нужно было в заявлении указать, чтоб призвали как добровольца. Я известил ребят — таких же учителей, как и я, находящихся на брони в соседних школах. На следующий день они все написали такие заявления. Наконец пришла повестка. 12 декабря 1941 г. меня провожали в армию. Конечно, проводы, плач матери. Я призывался последним из нашей семьи — четвертым. В нашей команде около 280 человек, оказалось три учителя, которые были в таком же положении, как и я. Перед отправкой эшелона (теплушки — товарные вагоны, оборудованные нарами) мне вручили пакет с призывными карточками с указанием места назначения — Славгород. Это город Алтайского края в Кулундийской степи. Первая остановка в Новосибирске. Офицеры провели осмотр эшелона. Никаких серьезных замечаний нам не было. При посадке в вагоны офицеры военкомата тщательно проверяли, чтоб ни у кого не было спиртного. Так что наш эшелон был трезвым. В г. Новосибирске размещался штаб 312-й стрелковой дивизии. Дивизия была выведена из боев на переформирование. Выдали нам сухой паек, хотя у каждого из нас был запас продуктов. Эшелон отправился дальше к месту назначения. В г. Славгороде располагалась вся артиллерия дивизии. По прибытии в г. Славгород нас построили, и началась дележка, т. е. представители разных артиллерийских частей отбирали в свои части солдат. Мои товарищи-учителя попали в дивизион реактивных установок «катюши». Я попал в артиллерийский полк. Зачислили в штабную батарею вычислителем. Полк располагался в Доме культуры. Вдоль стен зрительного зала сооружены 4-ярусные нары. На нарах солома, покрытая брезентом. Постельных принадлежностей не было. Обмундировали добротно: выдали валенки, полушубки, шапки, белье, гимнастерки, брюки и по полотенцу. Через несколько дней я пошел к комиссару полка. Вопрос был один: я доброволец, почему меня не направляют на фронт? Комиссар выслушал меня внимательно, потом беседа пошла в таком ключе. Какой красноармеец нужен фронту? — спросил комиссар и тут же ответил сам: нужен тот, кто успеет первым поразить врага, не допустить, чтоб враг поразил тебя первым. Что ты умеешь делать как красноармеец: знать материальную часть, стрелять, окапываться и т. д. И ответ — ничего. Военное дело — это наука, и, для того чтобы побеждать, нужно уметь это делать. Ты в военкомате был добровольцем, а сейчас ты красноармеец, как и все. Иди и учись военному делу. Ушел я от комиссара пристыженным не им, а самим собой. Сейчас, с позиции многих прожитых лет, делаю вывод, что та кратковременная беседа у комиссара полка превратила меня из пылкого юноши в начальную стадию зрелого мужчины.