В первые месяцы 1919 г., когда крайне левые подняли плохо организованное восстание в Берлине, добровольческие корпуса, подстрекаемые большинством социал-демократов, отреагировали с беспрецедентной жестокостью. Либкнехт и Люксембург были убиты, революционеры погибли или были казнены в нескольких немецких городах, где они захватили управление или, казалось, представляли угрозу. Эти события породили неизгладимую боль и ненависть на левом фланге политического фронта, которые только усилились в результате другого масштабного проявления политического насилия весной 1920 г. Красная армия рабочих, изначально созданная левыми социал-демократами и коммунистами для защиты гражданских свобод в промышленной области Рур после попытки правого переворота в Берлине, стала выдвигать более радикальные политические требования. После того как попытка переворота была подавлена в ходе всеобщей забастовки, Красная армия была разбита частями добровольческих корпусов, поддержанными большинством социал-демократов и регулярной армией, что в результате вылилось в региональную гражданскую войну. Более тысячи солдат Красной армии были жестоко убиты, большинство из них были заключенными, «застреленными при попытке к бегству»[195].

Эти события обрекли любые попытки сотрудничества между социал-демократами и коммунистами на неудачу с самого начала. Взаимный страх, взаимные обвинения и ненависть между двумя партиями намного перевешивали любые возможные преимущества, которые могло бы обеспечить объединение усилий. Наследие революции 1918 г. было не менее зловещим и для правых. Крайняя жестокость по отношению к левым если не поощрялась, то была узаконена умеренными социал-демократами, но это никоим образом не исключало того, что мишенью могли стать и они сами, поскольку добровольческие бригады теперь принялись за их руководителей. Многие лидеры добровольческих бригад в прошлом были армейскими офицерами, чья вера в «удар в спину» была непоколебима. Глубина ненависти добровольческих бригад к революции и ее сторонникам была практически безграничной. Язык их пропаганды, мемуаров, художественных описаний военных действий, в которых они принимали участие, был пропитан яростной агрессией и стремлением к мести, которое часто граничило с патологией. Они считали «красных» массой нелюдей, вроде стаи крыс, ядовитым наводнением, захлестнувшим Германию, которое требовало крайне жестоких мер для удержания ситуации под контролем[196].

Их чувства в той или иной мере разделяли многие офицеры регулярной армии, а также подавляющее большинство правых политиков. Огромные массы молодых студентов и других, не участвовавших в войне, теперь объединялись под их знаменем. Для этих людей социалисты и демократы любого толка были не лучше предателей — «ноябрьские преступники» или «ноябрьские предатели», как их начали вскоре называть, люди, которые сначала ударили армии в спину, а потом в ноябре 1918 г. совершили повторное преступление, свергнув кайзера и подписав перемирие. Действительно, для некоторых политиков-демократов подписание Версальского мирного договора было равнозначно подписанию своего смертного приговора, поскольку добровольческие корпуса сформировали тайные отряды ликвидации для поиска и уничтожения тех, кого они считали предателями нации, включая демократа Вальтера Ратенау, лидера социалистов Гуго Гаазе и выдающегося депутата центристской партии Маттиаса Эрцбергера[197]. Политическое насилие достигло новых высот в 1923 г., в год, отмеченный не только кровавым подавлением неудачного коммунистического восстания в Гамбурге, но и боями с применением огнестрельного оружия между противоборствующими политическими группировками в Мюнхене и вооруженными столкновениями с участием поддерживаемых французами сепаратистов в долине Рейна. В начале 1920-х гг. придерживавшиеся крайне левых взглядов Карл Платнер и Макс Хольц провели кампании вооруженного грабежа и «экспроприации», которые завершились только после того, как они были арестованы и приговорены к длительным срокам тюремного заключения[198].

Именно в этой атмосфере национального страдания, политического экстремизма, жестоких конфликтов и революционных потрясений родился нацизм. Большинство элементов, вошедших в его эклектичную идеологию, уже существовали в Германии до 1914 г. и стали еще более знакомыми публике во время войны. Драматическое сползание Германии в политический хаос в конце 1918 г. — хаос, продолжавшийся несколько лет после войны, — стало стимулом для конвертации экстремальных идей в реальное насилие. К крепкой смеси ненависти, страха и амбиций, отравившей небольшое число пангерманских экстремистов, неожиданно добавился ключевой дополнительный элемент: готовность и решимость использовать физическую силу. Национальное унижение, крах империи Бисмарка, триумф социал-демократии, угроза коммунизма — все это, казалось, оправдывало в глазах некоторых людей убийства и использование силы для реализации мер, которые начиная с конца прошлого века пангерманисты, антисемиты, евгеники и ультранационалисты предлагали как средство возрождения немецкой нации.

Однако такие идеи все еще оставались уделом меньшинства даже после 1918 г., а физическую силу для их реализации применяло лишь небольшое число экстремистов-маргиналов. Немецкое общество и политика разделились на полярно противоположные группы после краха 1918–19 гг., однако для них не было характерно общее стремление к экстремальному национализму. Очень важно, что центральную часть политического диапазона все еще занимали люди и партии, стремившиеся создать стабильную, действенную парламентскую демократию, провести социальные реформы, утвердить культурную свободу и равные экономические возможности для всех. Крах империи Вильгельма стал их шансом, за который они с готовностью ухватились. Перед тем как ультранационализм смог пробиться в политический мейнстрим, ему предстояло сломать барьеры, установленные первой демократией в Германии, Веймарской республикой.

I