— Прошу прошения за задержку, командир, — извинился санитар. — Дело в том, что один из наших раненых при смерти и я хочу проследить за вещами покойного. Чтобы они достались его друзьям, а не кому-то еще.

— А они их получат?

— Да уж конечно. Мы с ребятами позаботимся, чтобы его пожитки были отданы кому следует.

— Небось лишь после того, как заберете свою долю.

— Конечно, командир.

— Стервятники хреновы.

— Стервятники? — Санитар обиженно покачал головой. — Это всего лишь привилегия нашей службы. Итак, что угодно центуриону?

— Убери это, — Макрон выдернул из-под задницы утку. — И прибавь огня. Здесь что-то холодновато.

— Есть, командир. — Санитар кивнул, осторожно взял утку и поставил на низенький столик. — Сегодня славный денек, командир. Безветренный, ясный.

— Ну-ну. Но все равно здесь очень зябко.

— Вовсе нет, командир. Просто тут хорошо проветрено. Это полезно.

— Какая может быть польза от этакой холодрыги? Я тут загнусь от нее — вот и все.

«Вот хорошо бы», — подумал про себя санитар, однако спорить не стал, а подбросил в очаг щепок, разворошил уголья и даже на них подул. Слабые язычки пламени вяло зашевелились.

— Вот, другое дело. А теперь унеси от меня этот горшок.

— Есть, командир.

Санитар забрал утку и направился к двери, возле которой его чуть не сбил с ног влетевший в палату Катон. Однако дежурный, явив чудеса гибкости, сумел увернуться от столкновения и, не пролив ни капельки офицерской мочи, выскользнул в коридор.

Катон подошел к койке.

— Рад видеть тебя, командир.

— Ага, рад. Выбрался раз в три дня, вот и вся твоя радость.

— Так ведь дел-то невпроворот, командир. Как нога?

— Не гнется и, сволочь, болит, когда пробую ей шевелить. Но клистирные трубки считают, что с ней все в порядке.

— Командир, ты и впрямь выглядишь лучше, чем раньше.

— Врач уверяет, что нагноение незначительное и рана вот-вот заживет.

— Стало быть, командир, ты скоро вернешься в центурию?

Макрон внимательно посмотрел на Катона, потом ворчливо сказал:

— Вообще-то молодой оптион должен бы радоваться, что начальник в отлучке. Это дает ему возможность примериться к его должности.

— Так и есть, командир. Я, конечно, радуюсь, но…

— Но?

— Но я и представить себе не мог, сколько всего свалится на мою голову. И муштра, и проверка казарм, а также оружия, снаряжения, и забота о провианте. А вдобавок еще — бесконечная писанина.

— Вали ее на Пизона. Я делаю именно так.

— Да, командир, он очень старается. Пизон есть Пизон. Но мы только что получили приказ составить полную опись снаряжения и личного имущества наших солдат. Мало того, из штаба прислали распоряжение до конца недели сдать под расписку в казну все наличные деньги и никому не иметь свыше десяти сестерциев на руках. Скажи, у центурионов всегда такая запарка?

— Нет, сынок, не всегда.

Макрон призадумался. Судя по словам паренька, легион вот-вот должен был сняться с насиженного шестка. Приказ сдать деньги понятен. Монеты весят немало, а ничто лишнее не должно отягощать в походе солдат. А вот со списком имущества дело поинтереснее. Эта затея указывает, что марш будет долгим. И потому у легионеров изымут все личные вещи, чтобы что-то принять на хранение, а что-то продать. Хуже всего, заключил Макрон, что ему придется к месту нового назначения трястись в больничной повозке. Радости от такого путешествия мало. Маршировать, может быть, и утомительнее, но всяко приятней и веселей.

— Известно, куда нас направят?

— Официально нет, командир. Но пробежал слушок, что в Британию. Вместе с другими войсками.

— В Британию? Да на кой она Риму? Дикий сырой остров, там одни топи. Позариться на него может лишь тот, у кого не в порядке с башкой.

— Так говорят, — отозвался Катон. — А потом, командир, где это сказано, что у нашего императора с головой все в порядке?

— Верно замечено, — рассмеялся Макрон. — Послушай, я понимаю, что на тебя навалилась куча всего, но тут уж ничего не поделаешь. По существу, командование центурией и заключается в такого рода работе. Тебе просто нужно малость привыкнуть, а документы и прочее пусть оформляет Пизон.

— Да с этим-то у меня, как раз, все нормально, — пробормотал Катон. — Загвоздка в другом.

— В чем же?

— Думаю, что во мне, командир. Похоже, я не гожусь для того, чтобы отдавать людям приказы. Не получается у меня, вот и все.

— И почему же?

Катон, переступив с ноги на ногу, покраснел.

— Конечно, я оптион, и по уставу солдаты должны меня слушаться, но это не значит, что им по нраву, когда такой… такой, скажем прямо, сопляк начинает указывать им, чего делать, чего не делать. Нет, они, разумеется, мне повинуются, но без охоты… с ленцой. И без этого… без уважения, что ли.

— Без уважения? Ну так что ж? Уважение не дается со званием или должностью, его надобно заслужить. Все с этим сталкиваются, особенно молодежь. Хитрость в том, чтобы завоевать доверие подчиненных, а остальное… остальное придет.

— Но как мне завоевать их доверие, командир?

— Для начала перестань ныть. А потом действуй как оптион, вот и все. Будь с ними построже.

— Командир, у меня не получится.

— Что за хрень ты городишь? Не получится. Как это не получится? Непременно должно получиться!

Макрон оперся на локти и, поморщившись, переместил ногу в более удобное положение.

— Катон.

— Да, командир.

— Подбрось в огонь побольше поленьев, да сухих, а то от этих угольев никакого тепла. И закрой окно.

— А надо ли, командир? Говорят, свежий воздух укрепляет здоровье.

— Свежий, может быть, но не холодный. Толку от этого окна никакого. Так что закрой его. И поживей!

— Есть, командир.

Катон, не мешкая, закрыл окно и подложил в очаг пару поленьев.

— Ты заметил? — спросил Макрон.

— Что, командир.

— Как быстро и четко ты все проделал?

Катон недоуменно кивнул.

— Но, командир…

— Это то, что тебе нужно сейчас вырабатывать. Командный непререкаемый тон. Тренируй его, и он станет естественным, как дыхание.

— Я попробую, командир.

— Да уж, попробуй. Ну, что с тобой было еще? — Макрон откинулся на подушку и замер. Лицо его сделалось медно-красным в отсветах пламени весело затрещавшего очага. — Не стой столбом. Сядь на табурет и выкладывай.