– Холли, о царица! – ответил я.

– Холли? – Она с трудом выговорила мое имя, но в ее устах оно звучало восхитительно. – А что это значит?

– Остролист, дерево с колючими листьями.

– Что ж, ты и впрямь подобен колючему дереву. Ты силен и уродлив на вид, но, если моя мудрость не обманывает меня, в глубине души честен и верен, из тех, на кого можно положиться. К тому же ты человек размышляющий. Не стой там, Холли, зайди в комнату и сядь подле меня. Я не хотела бы, чтобы ты пресмыкался передо мной, как все эти рабы. Я утомилась от их поклонения и страха, по временам они мне так надоедают, что я готова убить их на месте, лишь бы только увидеть, как их лица побелеют от ужаса, – может быть, это развлекло бы меня.

И своей белоснежной рукой Она отдернула штору, пропуская меня.

Я внутренне содрогнулся. Эта женщина была поистине ужасна. За шторами находился большой, около двенадцати футов на десять, альков, где стояли диван и стол с фруктами и поблескивающей водой. К столу с дальнего конца примыкал каменный фонтанчик, тоже наполненный чистой водой. Уютно мерцали светильники-вазы, воздух и драпировки были напитаны тонким ароматом. Аромат исходил и от пышных волос, и от белых облегающих одеяний самой царицы. Я вошел в альков и остановился в нерешительности.

– Садись, – пригласила Она, показывая на диван. – Пока еще у тебя нет никаких причин опасаться меня. А если они и будут, опасения твои продлятся недолго, потому что я убью тебя. Так что успокойся.

Я сел на край дивана около фонтанчика, Она медленно опустилась на другой край.

– Ну а теперь, Холли, – продолжала Она, – поведай мне, откуда ты знаешь арабский язык. Я очень люблю этот язык, ибо он мой родной, по происхождению я чистокровная аравитянка – «аль-араб аль-ариба». Наш праотец – Яруб, сын Кахтана, родился в древнем прекрасном городе Озал, в провинции Йемен – «Счастливая». Но ты говоришь с непривычным для меня выговором. В твоей речи нет сладостной музыки, присущей языку племен химьяр, который я слышала в детстве. Не узнаю я и некоторых слов; такова и речь амахаггеров, которые так осквернили чистый арабский язык, что, обращаясь к ним, я должна говорить как будто на другом языке[39].

– Я изучал арабский язык в течение многих лет, – ответил я. – На нем и поныне еще говорят в Египте и других странах.

– Стало быть, на нем еще говорят и Египет еще существует? И какой же фараон восседает сейчас на престоле? Потомок перса Оха или Ахемениды[40] уже не царствуют, времена их безвозвратно канули в забвение?

– Персы покинули Египет две тысячи лет назад, их место заняли Птолемеи, римляне и многие другие; династии расцветали, правили Нильской землей, а затем, когда наступало урочное время, свершалось их падение, – ответил я, озадаченный. – Знаешь ли ты что-нибудь о персе Артаксерксе?

Она промолчала, только улыбнулась, и меня вновь окатило холодком.

– А Греция? – спросила Она. – Существует ли еще Греция? Я так любила греков. Они прекрасны, как день, и умны, но нрава необузданного и ветреного.

– Да, – сказал я, – Греция все еще существует. Но нынешние греки не те, что прежние, а сама Греция – жалкое подобие той, что была некогда.

– Так. А иудеи – они всё еще в Иерусалиме? Стоит ли еще храм, возведенный великомудрым царем, и какому богу в нем поклоняются? И явился ли в мир их Мессия, чей приход они предвозвещали так громогласно? Владычествует ли Он миром?

– Иудеи рассеялись по всему миру, Иерусалима, такого, каким он был, больше нет. Что до того капища, который построил Ирод…

– Ирод? – повторила Она. – Я не слышала этого имени. Но продолжай.

– Римляне предали капище огню, и над пожарищем взвились римские орлы. Иудея отныне пустыня.

– Вот как! Они были великим народом, эти римляне, устремлялись прямо к своей цели и добивались ее, как их орлы настигали свою добычу. Они были как сама Судьба, и там, где они проходили, воцарялся мир.

– Solitudinem faciunt, pacem appellant[41], – сказал я.

– Так ты знаешь и латинский? – удивилась Она. – Каким странным звоном по прошествии стольких веков отдается он у меня в ушах! Но твой выговор сильно отличается от того, что я слышала. Кто написал это изречение? Я его не знаю, но оно верно и достойно великого народа, каким были римляне. Наконец я встретила человека ученого, сохраняющего в своих ладонях влагу знания. И знаешь ли ты и греческий?

– Да, о царица, и немного древнееврейский, но говорю я на этих языках не очень хорошо. Теперь они мертвые языки.

С детской радостью Она захлопала в ладоши.

– Я вижу, что и на уродливом дереве могут произрастать плоды мудрости. О Холли! Ты так и не рассказал мне об этих иудеях, которых я ненавидела, ибо они называли меня язычницей, когда я проповедовала им свою философию. Явился ли их Мессия и правит ли Он ныне миром?

– Да, Он явился, – почтительно ответил я. – Но явился Он бедный и униженный, и иудеи не признали Его. Они избили Его и распяли, но Его слова и деяния продолжают жить, ибо Он – Сын Божий, воистину Он правит половиной мира, хотя и не всей землей.

– Ах, яростные волки, – сказала Она, – приверженцы здравого смысла и многобожцы – златолюбивые и раздробленные на секты. Я будто воочию вижу их темные лица. Так, значит, они распяли Своего Мессию? Верю, верю. Что им до того, что Он – Сын Святого Духа, если это, конечно, так, но об этом мы поговорим потом. Они отринули бы любого бога, который явился бы к ним без подобающего великолепия, не во всем блеске могущества. Этот избранный народ, сосуд Бога, которого называют они Иеговой, сосуд Ваала, и сосуд Асторет, и сосуд египетских богов – спесив и высокомерен, он жаждет всего, что сулит богатство и власть. Так, значит, они распяли Своего Мессию, ибо Он явился в скромном обличье, и ныне они рассеяны по всей земле. Но ведь один из их пророков предсказал, что так оно и будет, я помню. Ну что ж, поделом им: они разбили мое сердце, эти иудеи, они – причина моего ожесточения, причина того, что я укрылась в этой пустыне, некогда обиталище великого народа. Когда я проповедовала свою мудрость в Иерусалиме, по наущению седобородых ханжей и раввинов они забрасывали меня камнями у ворот храма. Смотри, вот след! – Резким движением Она обнажила округлую руку и показала на небольшой красноватый шрам, который резко выделялся на молочно-белой коже.