И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд.

Маленькая жрица широко раскрыла глаза.

– Ату! – выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. – Ату импо’эль игниф!

Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока – их перья порхали по пергаменту.

Голос оракула превратился в звериный хрип и стих. Ударил барабан. Возобновилось пение – на этот раз торжествующий хор пел песню благодарности и славы.

Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула. Круг распался. Жены и мужья с облегчением обнимались. Тронг отпустил руку Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что большая женщина плачет.

Теперь стало понятно, почему совета у Владычицы через оракула испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув в одеяло. Ее здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени и стал протирать испачканный пол.

Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил пальцем по листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми жрецами и жрицами. Все казались довольными.

Труппа собралась в стороне, ожидая решения богини. Элиэль крепко цеплялась за большую руку Амбрии и старалась не смотреть на покровительственную ухмылку Дольма Актера.

Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи.

– Велико милосердие Владычицы! – возгласил он. – Никогда еще не видел я более ясных и исчерпывающих повелений.

Последовала тревожная пауза.

– Скажи нам! – не выдержала Амбрия.

– Всего два, кажется. – Он глянул на свои листы. – Да, точно, два. Есть среди вас такая Утиам Флейтист?

Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась.

– Шесть недель служения, – объявил толстяк. Он пожал своими пухлыми, похожими на подушки плечами. – Не столь серьезное наказание, как я ожидал.

Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову:

– Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня?

Жрец удивленно поднял бритые брови:

– Это священная плата!

– За что?

– За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно. Они вольны идти – все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата за благосклонность Владычицы и за прощение тебя самой и твоих возлюбленных близких. Многим женщинам это даже нравится. – Он хитро осклабился.

Его маленькие глазки напоминали свиные.

Пиол Поэт осторожно откашлялся.

– Мне показалось… – Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то из мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол.

– Что тебе показалось?

Старик пригладил свою седую бороду.

– Мне показалось, что был предложен выбор?

Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались.

– Уверен, это не для сборища бродячих паяцев.

– Сколько? – выкрикнул Гольфрен. Его гладкое лицо побледнело сильнее других.

Толстяк вздохнул:

– Сотня джоалийских звезд.

– Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты же знаешь, сколько у нас денег!

Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу.

– Ты собираешься спорить с богиней, актеришка?

– Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей жене победить на Празднествах.

– Твоя жена не поедет на Празднества в этом году. Она будет служить Владычице – здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью на перевалах, не осмелятся пойти против воли святой Оис. – Недобрая ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта угроза – не пустая шутка.

Гольфрен, казалось, был готов расплакаться.

– Но эти деньги – это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто четыре.

Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам.

Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло.

– Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша. Плата за проезд в Сусс в этом году заметно выше, чем обычно. Мы ведь бедные артисты, отец! Наши траты велики. Вся наша надежда – на Празднества: только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели Владычица разорит нас?

Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились.

– Если вы собираетесь в дорогу с благословения Владычицы, – нехотя произнес он, – храм, возможно, и устроит вам проезд, – в общем, сделка возможна.

– Только сегодня! Празднества начинаются завтра. Нам надо ехать сегодня! – Амбрия понемногу начинала приходить в себя.

– Сотня звезд – и вы будете там сегодня, – кивнул жрец.

Амбрия облегченно вздохнула.

– А второе?

– М-м? – Он хихикнул и снова сверился со своими листками. – Ах да. Элиэль Певица… или Элиэль Импресарио… Владычица назвала ее как-то еще… ладно, это безразлично. Она должна остаться. На службе у Великой Оис.

Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала ее руку.

– А за нее возможен выкуп? – спросил Пиол.

Толстяк нахмурился.

– Выкуп? Попридержи язык, актеришка! – Он подозрительно огляделся по сторонам. – Ты хочешь что-то предложить?

– Вы и так забрали все, что у нас было, до последнего медяка! – крикнула Амбрия.

– Ах! – Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул в записи. – Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. – Он посмотрел на Тронга, весь вид которого изображал крайнюю степень отчаяния. – Та неприятность произошла в Юрге?

– Да, – пробормотал гигант, даже не удивившись.

– Ну конечно! – хохотнул жрец, тряхнув головой с наигранной брезгливостью. – Снова могучий Кен’т! Но Владычица – ревнивая богиня. Она требует ребенка себе. – Он окинул труппу взглядом. – Ступайте, вы легко отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок.

Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме Дольма Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно говорившей: «Ну что – убедилась?»