Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А-а, интеллигенция, воображаете много о себе, ну что ж, можно будет и проучить вас!
Как по команде, приятели мужчины со злыми глазами готовы были привести угрозу в исполнение. Галина стала обращаться то к мужчине, то к его приятелям, то к Есенину, но на нее мало кто обращал внимания. Назревала драка. Вдруг к спорщикам подошла проститутка, высокая жгучая брюнетка, с властным, но помятым лицом. Она спокойно сказала мужчине:
— Федя, пойдем, брось.
Это не успокоило «спорщика», продолжавшего многоэтажно отругиваться.
Защитница сказала Гале, отходя в сторону:
— Я сейчас уведу его.
Через минуту она появилась вновь, исполняя на гитаре что-то разухабистое, с выкриками и взвизгиваниями. Внимание Феди и остальных переключилось на нее. Жгучая брюнетка опять позвала Федора:
— Ну, идешь, что ли?
И все мужчины пошли с ней к другому столику. Позже проститутка подошла к Бениславской и успокоила:
— Вы не бойтесь, я его не пущу, пока вы здесь.
Вряд ли заступница знала поэта Есенина и его поэзию. Возможно, что она защищала из-за женской солидарности, но Бениславская не сомневалась, что не окажись в чайхане в тот раз жгучей брюнетки, Есенин мог бы и не уцелеть в тот вечер.
Финал той злополучной ночи также надолго запомнился Бениславской.
По дороге домой Есенин заснул. Извозчик помог дотащить только до лифта. Есенин вдруг проснулся, вскочил, но неожиданно упал, ударившись со всего размаха затылком о ступеньки. «Во мне все застыло от ужаса, — вспоминала Галина. — Я всегда панически боялась именно за его голову. И самой страшное видение в те ночи было: Сергея Александровича приносят домой с пробитой, окровавленной головой. Но голова, к счастью, оказалась целой».
В лифте, куда Галина с трудом затащила Есенина, он опять забеспокоился:
— Что же это такое? — ошеломленно спросил он, понимая, что они поднимаются вверх.
— Едем домой, теперь уже никуда не сбежите, — радостно отвечала Бениславская.
Сергей выслушал это и с какой-то радостью сказал:
— Да, хорошо, очень хорошо то, что хорошо кончается. Галя не стала уточнять, что он хотел этим сказать. Она была рада, что все закончилось благополучно.
На следующий день протрезвевший Есенин опять стал высказывать опасения, что его начнут тащить «туда», к Дункан. С. Виноградская вспоминала: «Он был совершенно разбит, плакал и при мысли, что она может прийти, испытывал животный страх, еще пуще плакал и просил не пускать ее». Боялся, что Айседора может после своего концерта заехать за ним в «Стойло Пегаса» и под любым предлогом увезти. На ее концерт не пошел, но послал корзину цветов.
В «Стойле Пегаса» нарядился в «пушкинский костюм», был весел. Галина после работы зашла за ним. Немного заволновался к полуночи, ожидая приезда Айседоры. Не хотел, чтобы в кафе состоялась ее встреча с Бениславской. Пока разрабатывали план, как этого избежать, приехали с концерта Катя и Марцел. Они сказали, что Дункан уехала к себе домой. Угроза миновала. Есенин с сестрой и Бениславской отправились к себе в Брюсовский.
Хорошо запомнила Бениславская и последнее свидание Есенина с Дункан. «Его опять подбили ехать друзья, — писала она. — Он перед тем напился пьяным и собрался ехать. Звал сопровождать его Аню Назарову, но ей нельзя было ехать, так как у Дункан могло выясниться, что она моя подруга. Вошла Катя (дело было в «Стойле»). «Екатерина, едем к Дункан», — обратился он к ней. Я поддержала его — с Катей было не опасно, я знала, что она сумеет вытащить его оттуда. А Катя посещений Дункан боялась пуще всего и расплакалась, уцепившись, как ребенок, за шубу Сергея Александровича. Удалось ее успокоить и уговорить. Через два часа они вернулись оба на Брюсовский и с хохотом вперебой рассказывали, как Катя не дала Дункан даже поговорить наедине с Сергеем Александровичем, как Шнейдер пробовал удержать и Сергей Александрович напугал его, прикинувшись очень буйным, и как они все же выбрались оттуда, несмотря на то, что не было денег на извозчика, и никто из братии намеренно не хотел дать. «Понимаете, как назло ни у кого ни копейки денег не было», — смеялся Сергей Александрович».
Все это было известно Бениславской со слов Есенина и Кати. Сохранились воспоминания одной из учениц Айседоры, К. Г. Хачатуровой, которая вместе со своей матерью оказалась в тот вечер в балетной школе. «После концерта все собрались за большим, длинным столом в комнате Изадо, — вспоминала она. — И вдруг открылась дверь красного дерева и вошел Есенин, ведя за руку девушку. Не раздеваясь, они сели за стол, и Есенин сказал: «Спой, Катя, как наша мать пела, когда телят в поле выгоняла», и Катя запела тоненькимтоненьким голоском. Изадора встала и вышла из комнаты. Есенин сказал: «Не понравилось хозяйке, ушла». Мама тоже встала из-за стола и вышла, чтобы навестить меня в дортуаре, где мы спали, и увидела, как Изадора ходит по длинному коридору, держа руки у висков и повторяя: «Майн гот! Майн гот! Боже мой! Боже мой!». А Есенин стал прощаться со всеми гостями, обойдя три раза вокруг стола. С каждым попрощался за руку. Потом взял свою статуэтку работы Коненкова и ушел. Больше они с Дункан не виделись…».
Николай Клюев решил этим воспользоваться. Он стал навещать Дункан, а порой и оставался там на ночь. Айседора его щедро угощала, уделяла ему внимание. Возвращаясь от нее, он не переставал хвалить ее, как бы упрекая тем самым Галю и Аню, что они не могут так хорошо жить.
Сергей Есенин заказал для своего друга шевровые сапоги, которые сшили через неделю. Но Клюев понял, что у Есенина нет денег, поесть и попить вдоволь на его квартире не было возможности. Он окончательно перебрался на Пречистенку к Дункан. Танцовщица подарила ему фотооткрытку со своим изображением, на которой написала: «Клюеву от Айседоры». Обрадованный Клюев отправил подарок в родную Вытегру Н. И. Архипову, своему доверенному лицу, написав на обратной стороне открытки: «Это Дункан. Я ей нравлюсь и гощу к нее по-царски».
На квартиру к Бениславской он больше не приходил.
Вскоре ему прислали гонорар за изданную в Петрограде книжку «Ленин», и он, не попрощавшись с любимым «Сереженькой» и его подругами, а также не поблагодарив за подаренные сапоги, уехал в Северную столицу.
С тех пор С. Есенин о Клюеве разговоров не вел, переписка между ними прекратилась.
Все препятствия в отношениях Есенина с Дункан были устранены. Бениславская стала решать практические вопросы совместного проживания с Есениным. Она мечтала создать домашний уют, окунуться в семейное счастье. У нее был узок круг близких друзей, почти были утрачены былые родственные связи.
Из своих родственников у нее осталась в Петрограде тетя, Нина Поликарповна Зубова, но с ней в последние годы были прохладные отношения.
Встречались крайне редко. Нина Поликарповна была уверена, что Галина специально не хочет с ней встречаться, потому что запуталась в своей личной жизни, которую старалась преподнести родной тете как благополучную. Со слов своей знакомой, которая посетила квартиру Бениславской, но застала там только Есенина и его сестру Екатерину, Нина Поликарповна еще больше убедилась в неверном избранном пути своей племянницы. «Ездила в Москву моя знакомая и повезла тебе подушечку — и там было тоже все ложь, — писала она Бениславской. — Там была какая-то Катя Есенина, по-видимому, родственница известного пьяницы, и этот последний тоже был в комнате твоей. Фу, какое омерзенье, что у тебя бывают люди из купеческой среды, пьяницы. Теперь я понимаю, почему ты сказала мне, что теперь пьяных ты не боишься. Можно дойти до большого падения, не бояться еще большей мерзости — пьянство отвратительно, и в тебе был сильный инстинкт природной чистоты — тебе был омерзителен пьяный человек». Н. П. Зубова упрекала свою племянницу: «По-видимому, нет никакой надобности сообщать даже тебе все это, ибо ты не только не собираешься приезжать, но даже не пишешь. А первое слово, которое ты мне сказала, когда я приехала, это было: «А я собиралась ехать к тебе». Первое слово была ложь. Спасибо тебе за это!»