В парке пахло живой, роскошной зеленью – и этого хватило, чтобы я снова ощутила себя живой, почти цветущей.

Даже после этого почти катастрофического провала с бургером.

– Правда красиво? – вздохнула я. – Это место можно увидеть чуть ли не во всех фильмах, где действие происходит в Нью-Йорке.

Джагхед пожал плечами:

– Да, во всех бездумных романтических комедиях.

Я ощетинилась. Не он ли полчаса назад извинялся за то, что испортил мне нью-йоркские воспоминания? И опять дуется?

– Ну и что? Думаешь, твои любимые фильмы о НьюЙорке лучше моих?

– Этого я не говорил, – запротестовал он. – Просто город тебе нравится с более блестящей, что ли, стороны. А я предпочитаю более мрачную сторону. Более настоящую.

Настал мой черед пожать плечами.

– Конечно, Джаг.

Я понимала, что он хочет сказать на самом деле. И очень не хотела это услышать.

* * *

От Центрального парка было совсем недалеко до Дакота-билдинг, внушительного, невообразимо шикарного готического строения с остроконечными башенками и покатой крышей, упирающейся в небо. Шикарное. Грозное. Под стать моему настроению.

– Вот тебе настоящая нью-йоркская история, – сказал Джагхед. – «Дакота».

– Ты знаешь, что Вероника жила здесь, пока не арестовали ее отца? – В это трудно было поверить, настолько сногсшибательным было это здание. Но такова уж Вероника.

– Да. Но с точки зрения культуры куда большее значение имеет другое. Здесь, у этих дверей, застрелили Джона Леннона. Практически на собственном крыльце.

Я не верила своим ушам: Джагхед рассказывал об этом печальном событии чуть ли не с экстазом.

– Боже мой, – пробормотала я. – Какая трагедия.

– Гм, да. Но… хоть это и ужасно… все-таки он, уходя, оставил свое наследие нетронутым. – Джагхед сунул руки в карманы. – Большинство из рок-звезд его эпохи, те, кто еще жив, либо пишут посредственную музыку, либо перепевают хиты сорокалетней давности. Обидно, конечно, что он ушел молодым, но благодаря этому память о нем останется навсегда.

Я молчала, раздумывая. – Что не так? Слишком горько? – спросил Джагхед.

У меня не было сил посмотреть ему в глаза.

– Мы такие… разные. У нас разные взгляды. Нам нравится не одно и то же. – Я смолкла, глаза наполнились слезами. – Я даже не уверена, нравится ли мне Нью-Йорк. – Вот оно что, вот она, живая глубинная суть того, почему эта конкретная точка притяжения так манит к себе.

– Как это – не нравится Нью-Йорк?

– Понимаешь, он мне, конечно, нравится. Погулять здесь денек – здорово. – Но и это не совсем правда, сегодняшний день отнюдь не задался. – Впрочем, не знаю.

Наверное, ты прав – все, что мне нравится в этом городе, все места, какие я знаю, все это не настоящий город.

А может, просто мы слишком разные. И со временем различия станут еще сильнее.

Джагхед всего лишь мой школьный парень, первая любовь. А у кого первая любовь была долгой? Отец с матерью поженились сразу после школы – не слишком убедительное доказательство правильности подобного выбора. Джагхед не на шутку встревожился.

– Бетти, я вел себя гадко, – сказал он. – Сказал, что больше так не буду, но плохо старался. Не знаю, что на меня нашло. Я не…

– Как ты думаешь, смог бы ты когда-нибудь здесь жить? – перебила я.

Он напрягся.

– Когда-нибудь – пожалуй, да. Всегда мечтал жить в Нижнем Ист-Сайде или Бруклине. А годам к тридцати переселиться в маленький домик в Мэне, как Стивен Кинг. – Его глаза стали печальными, задумчивыми. – А ты разве не хотела бы здесь жить?

Вот он, момент истины. Вопрос, на который мне не хотелось отвечать. Но придется.

– Честно? Пожалуй, нет. Теперь я все-таки посмотрела на него.

– Я снова и снова вспоминаю свою стажировку в Лос-Анджелесе прошлым летом. Мне там очень понравилось. И я думаю… может, поступить туда в колледж? – Это одно из самых грандиозных признаний, какие я могла бы сделать Джагхеду, особенно здесь и сейчас. Я глубоко вздохнула и выпалила остальное: – Джагхед, что с нами будет? Ну… после школы?

Вот оно. Простой вопрос, на который нет легкого ответа.

И он стоял и что-то лепетал, потому что сказать было нечего, потому что не было такой ниточки, за которую можно было бы потянуть – и не размотать тщательно сотканную нами иллюзию. Хитроумную фантастику, в которой говорится, что мир за пределами Ривердейла никогда и никак не повлияет на нашу жизнь.

В конце концов отвечать ему так и не пришлось. Его спас звонок.

Точнее, гудок автомобиля. Это подъехали Вероника и Арчи. В первый миг я растерялась, не понимая, как они нас нашли, но оказалось, что им просто захотелось проехаться мимо «Дакоты», чтобы Вероника полюбовалась на свое величественное былое жилище.

– И честно говоря, я об этом немножко жалею, – пошутила она, высунувшись из открытого окна машины. – Потому что по сравнению с «Дакотой» Пембрук выглядит как фото из блога «Худшая комната».

Мы все сошлись во мнении, что пора возвращаться в Ривердейл. На обратном пути Вероника и Арчи спрятались в своем уютном мирке, сидели, взявшись за руки, и весело перешептывались.

– Знаешь, а мне Нью-Йорк понравился, – сказал Арчи.

– Он ни с чем не сравнится, – согласилась Вероника. – Но сейчас я рада, что еду домой.

– У нас был такой день – лучше не придумаешь! Даже лучше, чем у вас!

Он не дразнил нас и не бахвалился. Я хорошо знаю Арчи, он просто радовался и был влюблен. Мне подумалось: Арчи и Вероника разные, но эти различия соединяют их. А у нас с Джагхедом они лишь порождают вопросы, на которые ни у кого ответа нет.

– Знаешь что? – В моем голосе звучала горечь, но я ничего не могла поделать. – Арчи, ты совершенно прав.

Машина ехала по Вестсайдскому шоссе, и река в лунном свете казалась черной и бездонной. Мы с Джагхедом хранили молчание.

Нас манил, звал к себе мир за пределами Ривердейла. Мы оба это знали. Однажды, когда мы станем старше, он поставит под угрозу наши отношения, нашу дружбу. А может, и сам город. Мы все знали, что этот день настанет.

Но в тот день, несмотря на то что наша нескладная поездка закончилась полным провалом… я все же считала, что у нас впереди чуть побольше времени.

Я тогда и понятия не имела, как многое мне еще неизвестно.