Ниже площадки находится зеленый источник, откуда бьет струя чистейшей ледяной воды. Это первый источник, который попался нам на пути после Ямполя. Вокруг собрались раненые, чтобы промыть свои раны. Сидя на огромных камнях, они ждали приезда санитарных машин. Солдаты смеялись и перешучивались, одновременно разматывая бинты и помогая друг другу перевязывать раны.

Вдруг с вершины холма, где стоит церковь, послышался беспорядочный гул голосов. Я поднялся по тропинке к заросшему сорной травой церковному двору, один из углов которого занимала сельскохозяйственная машина, культиватор незнакомой мне марки, и оказался перед группой женщин. Большинство из них скорее пожилого возраста, от пятидесяти лет и старше, но были и молодые, от шестнадцати до двадцати лет, правда, таких было всего пять или шесть. Некоторые занимались тем, что чистили большие, высокие и массивные, посеребренные канделябры, из тех, что можно часто увидеть стоящими по обе стороны от алтаря или на самом алтаре. Я остановился и стал наблюдать, как они мыли, скребли, полировали и смахивали пыль и пятна плесени с помощью тряпок и ножей. Другие, склонившись у входа, яростно рвали сорняки, которые, казалось, вот-вот захватят само здание. Третья группа с помощью лопат и мотыг выкапывала корни колючих кустов, что проросли на церковном дворе.

Я подошел к женщинам и поздоровался.

– Ну вот! – заметил я. – Вы, конечно, приведете вашу церковь в безупречный порядок, не так ли?

Девушки в белых блузках с короткими рукавами и красными узорами на них посмотрели в мою сторону и засмеялись, не прекращая плавные движения загорелых мускулистых рук. Одна из пожилых женщин, убрав руки с подсвечника, который она чистила, трижды перекрестилась, поклонилась и обратилась ко мне словом «барин» (старое русское обозначение слова «господин», которое в обращении теперь заменил большевистский термин «товарищ»). Она сказала мне, что они не виноваты, что вот уже двадцать лет, как церковь в Ольшанке использовалась в качестве склада семян, где хранились семена сои и подсолнечника.

– Мы не виноваты, – заявила она, – это все коммунисты. Святая Дева Мария, здесь нет нашей вины!

И женщина расплакалась, прижав руки к вискам. Увидев это, девушки закричали:

– Эй! Эй! А бабушка плачет!

И они снова засмеялись, но не зло. Они смеялись потому, что в их глазах было просто смешно плакать только потому, что церковь превратили в хранилище для семян. В это время к группе присоединились несколько юношей в возрасте семнадцати – восемнадцати лет. Они тоже начали смеяться, а один из них заявил:

– Бабушка, а где, по-вашему, они должны были хранить семена?

Другой повернулся ко мне и пояснил, что к тому времени, когда из церкви сделали склад семян, она уже год как была закрыта.

Но старые женщины угрожающе замахали руками и стали кричать юношам:

– Пошел! Пошел! Прочь! Прочь!

Они кричали, что те – молодые негодники, язычники и басурмане, одновременно трижды крестясь и сплевывая на землю. А юноши хихикали, пожевывая травинки. Кепки юношей были перевернуты задом наперед на наголо обритых по большевистской моде головах. Они не вели себя вызывающе, просто спокойно и добродушно посмеивались. При этом они время от времени поглядывали на меня и на двух немецких офицеров, только что зашедших в церковь и несколько нервно наблюдавших за этой сценой, будто совершая какую-то оплошность. Через какое-то время один из офицеров, повернувшись ко мне, проговорил:

– Это серьезная проблема.

Да, это действительно серьезная и деликатная проблема, и следовало опасаться, что сложно будет вернуть к жизни Русскую православную церковь после того, как уйдут старшие поколения. Более молодые, те, кто родился после 1917 года, уже не интересовались вопросами религии. Они ничего о ней не знали, и, грубо говоря, она им ни на грамм была не интересна. Молодежь здесь явно не испытывала страха перед адом.

Пожилые женщины и девушки продолжали полировать подсвечники. При этом пожилые делали это тщательно и осторожно, почти с трепетом, а молодые с очаровательной беззаботностью. Девушки будто чистили предметы мебели или кухонную утварь.

– Когда вы закончите с генеральной уборкой? – прокричала одна из девушек из окна церкви.

– Сейчас! Сейчас! – отвечали ей подруги.

Было очевидно, что они не придавали особого значения этой «генеральной уборке», не считали это каким-то торжественным ритуалом. Для них данная операция не была чем-то важным. Обыденность слов, которые они использовали для ее обозначения, свидетельствовала о безразличии со стороны молодого поколения к проблеме, которую они не находили ни естественной, ни особенно важной, в которой они не видели ни деликатности, ни серьезности. На их взгляд, эта проблема осталась в прошлом, это один из тех бесчисленных вопросов, что волнуют только стариков, людей старшего поколения.

Из здания церкви доносился гул голосов, стук молотков и тот легкий шелестящий звук, который слышится, когда семена, зерно или бобы пересыпают совками в мешки. Я посмотрел внутрь из дверей. Между дверью и входом в саму церковь располагалось что-то вроде прихожей, небольшое помещение с очень высоким потолком. Здесь группа пожилых крестьян лопатами и метлами собирала семена в кучу. А внутри церкви еще одна группа стариков перегружала семена в мешки. Женщины придерживали раскрытыми горловины мешков, а мужчины орудовали лопатами. Прочие пересыпали муку, убирали длинными палками паутину из углов или выносили из церкви уже наполненные мешки, взвалив их на спину. Кто-то сгребал рассыпанное по полу зерно в угол, а потом перебрасывал его лопатами в общую кучу. Кто-то постоянно ходил взад-вперед, все куда-то спешили, махали лопатами и метлами в сером облаке пыли, наполненном тяжелым запахом плесени и прогорклого масла. Стены были обклеены пропагандистскими плакатами на сельскохозяйственную тему, которые подчеркивали важность культуры подсолнечника, рассказывали о работе сельскохозяйственных машин, призывали выращивать сою и подсолнечник, бережно хранить и проветривать семена, защищать их от вредителей, плесени и мышей. Здесь совсем отсутствовали плакаты с пропагандой атеизма, которые мне часто приходилось видеть в других церквах, которые давно превратились в антирелигиозные музеи и кинотеатры, дома проведения собраний или так называемые «рабочие клубы» (доморощенные театры), танцевальные залы для крестьян, где за алтарем устанавливали площадки для оркестра. Не было ни одной пародии на крестный ход, ни одного из тех плакатов, с помощью которых коммунисты доводили до масс свои взгляды на религиозные проблемы, стремясь задушить в умах людей не только малейшие проблески веры в Бога, слабый луч надежды, но и любую возможность возврата к этой прежней вере, неосознанное стремление к будущей вечной жизни. Здесь же на плакатах все было связано с новыми функциями, к которым теперь было приспособлено здание церкви. Здесь отсутствовало любое напоминание о его прежней роли, о религии, которую подвергли гонениям.

В дальнем углу церкви были сложены у стены церковная утварь и несколько икон Мадонны и различных святых. Группа женщин-крестьянок занималась чисткой изображений святых, которые на протяжении двадцати лет были похоронены под грудами семян или спрятаны за алтарем, где коммунисты хранили также и лопаты, предназначенные для того, чтобы время от времени проветривать зерно. Я прошел дальше, чтобы внимательнее рассмотреть изображения. Часть из них представляла собой классические православные иконы святых и Мадонны с потемневшими ликами, помещенными в классический оклад из меди, бронзы или белого металла. Прочие являлись подражанием изображениям святых, принятым у католиков. Один из стариков, взобравшись на лестницу, забил в стену гвоздь, на который собирался повесить икону, которую держала наготове одна из девушек. Две бабушки, вооружившись тяпками, готовились дать бой мышиному семейству, которое они обнаружили под кучей семян подсолнечника. Я обратил внимание, что лица старушек покрыты сетью темных морщин. За этой сценой наблюдала группа вездесущих юнцов; они стояли, пересмеиваясь и перешучиваясь с девушками, однако невозможно было определить, означали ли их слова и выражение лиц явную насмешку или просто дружелюбное равнодушное удивление, куда примешивалась свойственная юности заносчивость. Несколько мужчин зрелых лет, в возрасте примерно сорока пяти (что означало их принадлежность к поколению, «не затронутому» Великой (Первой мировой) войной, которым в 1917 году, когда Ленин захватил власть, было лет по двадцать), молча наблюдали за всем этим с руками в карманах, не решаясь ни прийти на помощь старикам, ни попытаться высмеять их.