– Жаль, придется тебе домыться самому, – ядовито выплюнула она.

– Придержи свой язык, жена, – угрожающе предупредил Брэнд.

– Злишься, что я помешала тебе, вонючий кусок навоза?

Глаза у него потемнели от ярости.

– Не будь дурой, Бринна.

– Я и есть дура, а ты – ничтожество! Дура, что люблю тебя, думаю, что есть возможность…

– Никакой.

Бринна чуть не задохнулась от боли, но тут же опомнилась, поклявшись не показывать ему своих страданий. Ее прищуренные глаза метали зеленые молнии.

– Ты и в самом деле холодная, бессердечная скотина. Для тебя не имеет значения, чьи цветы в твоих пальцах. Что я, что служанка, мы для тебя одно и то же.

Брэнд кивнул:

– Для безжалостного дикаря нет разницы, кто под ним кричит, и не важно, что это: крики исступления или мольба о пощаде.

Его слова испугали Бринну и одновременно привели в ярость. А ярость у нее, так же как у матери, всегда побеждала страх. Расправив плечи, она твердо встретила тяжелый взгляд мужа.

– Ты больше не услышишь от меня криков. Ни от страсти, ни от страха. Клянусь тебе, неотесанный болван.

Она повернулась, чтобы уйти, но Брэнд уже выскочил из воды и схватил ее за руку.

– Ты уже второй раз ложно обвиняешь меня. Не делай этого снова, пока сама не увидишь в моих объятиях какую-нибудь служанку. А что до крика, то клянусь, жена, я заставлю тебя не только кричать подо мной. Ты будешь умолять, чтобы я наполнял тебя снова и снова.

– Никогда! – бросила Бринна, яростно пытаясь вырваться.

Тогда он перекинул жену через плечо, не обращая внимания на ее ругань, донес до кровати и с равнодушной небрежностью кинул на матрас.

Она тут же соскочила.

– Я покидаю эту комнату, Брэнд.

– Нет, пока я не разрешу. Раздевайся, или я просто сорву с тебя одежду.

– И не думай, – процедила она.

Брэнд сорвал с нее свою одежду, Бринна еще не успела переодеться в платье. Она хотела вскрикнуть, но поклялась, что не сделает этого.

– Я больше не отдамся тебе по собственной воле, норманнский мерзавец! – сквозь зубы прошипела она, когда муж толкнул ее на кровать.

– В таком случае опять будем сражаться.

– Вызов принят.

Оторвав голову от подушки, Бринна с яростью взглянула на мужа, но тот лишь довольно улыбнулся.

– Я думал, это мне только кажется, а ты в гневе и правда еще красивее, Бринна. Если б ты знала, что сейчас происходит со мной, то сразу бы подчинилась, я уверен.

– Никогда, лжец!

Бринна яростно сопротивлялась под ним, хотя он всей тяжестью прижимал ее к матрасу, доказывая полную готовность начать битву. Она даже удивилась, что в нем осталось такое необузданное желание.

– Именно поэтому ты чувствуешь себя мужчиной? – с презрением спросила она.

Его рот дрогнул в похотливой улыбке.

– А ты сомневалась во мне?

Он крепко сжал ей руку, заставив ладонь скользнуть по его телу вниз. Бринна закусила губу, когда он сомкнул ее пальцы на твердом орудии, чтобы она почувствовала его живую пульсацию.

Брэнд со стоном прикусил ей сосок, который уже затвердел, невзирая на ее сопротивление, потом яростно втянул его в рот. Боль, а вслед за нею растущее удовольствие побудило Бринну сжать пальцы. Она хотела вскрикнуть, но вспомнила о своей клятве.

– Ты готова, жена? – хрипло прошептал он.

– Ты дикарь, – с трудом выдавила Бринна.

Внезапно его палец нырнул во влажную глубину, поглаживая, лаская, подводя к экстазу. Она выгнула спину. Брэнд укусил ее за шею, чтобы сдержаться и не распороть жену твердой пикой, которую она держала в руке. Он ласкал ее все настойчивее и настойчивее, и Бринна чуть не взмолилась, чтобы он заполнил глубину своей плотью.

– Никогда, – вслух приказала она себе.

– Нет, сейчас, – улыбнулся муж. – Сейчас, Бринна. – Брэнд ринулся в яростную атаку. Мысли о том, что она не хочет страсти мужа без любви, улетели, как листья, гонимые осенним ветром.

Она хотела всего, что он ей давал. Ей нравилось чувствовать на себе тяжесть его тела, шершавость его подбородка, тершегося о нежную кожу ее щеки. Нравилось слаженное, ритмичное движение его тела, которое заставляло ее качать в такт бедрами, пока страстное напряжение не стало почти невыносимым.

Страсть Брэнда походила на бурное море в шторм. Он забыл о нежности, сейчас им владела только жажда наслаждения. Он хотел поглотить жену и быть поглощенным ею. Тесные ободы ее желания ласкали его плоть, он чувствовал, как они втягивают его назад, когда он почти выходил.

Бринна впивалась зубами в его плечо, вонзала ногти в спину, бесстыдно приникала к нему, подстраиваясь к его движениям, подчиняясь его указаниям. Потом он издал звук, какого ей не приходилось еще слышать. Чувственный, мужской, грубый. Не хрип, не стон, не шепот, что-то первобытное, нечестивое. Возможно, это и заставило Бринну закричать, когда ее поглотил восторг. Казалось, судороги экстаза никогда не кончатся.

Открыв глаза, она увидела лицо, которое казалось ей самым прекрасным. Ее эротический Тритон откинул голову, рот исказила гримаса, шея напряглась, из горла вырвался хриплый, утробный крик, и он, полностью обессиленный, упал на нее. Он хотел что-то сказать и не мог. Просто перекатился на бок, обнял ее и почти тут же заснул.

Бринна лежала, обхватив себя руками; крепко зажмурившись, чтобы остановить слезы. Человек из лагуны еще существовал, он был с нею. Кажется, она довела мужа почти до той страсти, какую вызывала у него вода, когда она впервые увидела его. Пусть это была другая страсть, однако не менее сильная.

Все, что Брэнд чувствует, поглощает его. Будь то счастье, ненависть, вожделение или любовь, все целиком его поглощает, говорила себе Бринна, лежа рядом с Тритоном. И ей нужна его любовь именно в таком проявлении. Ей нужно чувствовать эту страсть, возбуждать ее, жить ею.

Она вспомнила разговор с Вильгельмом. Герцог Нормандский просил ее быть терпеливой, взял с нее обещание вернуть им Брэнда, клялся, что ее муж – хороший человек, за которого стоит бороться.

Его любовь стоит битвы.

Но другого выхода нет, только борьба. К счастью, теперь она уже знала, как это делается. Она найдет способ отогреть его замерзшее сердце.

Брэнд стоит битвы.

Она будет сражаться за него и победит.

– Да, мой любимый воин, – прошептала Бринна, погладив его черные завитки.

Ночью Бринну разбудил мучительный, горестный стон: «Колетт!» Она села в постели. Очаг погас, но при мерцающем свете тлеющих углей она могла видеть спящего мужа.