– Расскажите, как вы попали в Лодзь.

– Меня вызвали и назначили руководителем экономической службы. Я понятия не имел, что речь идет о гетто, и уж никак не предполагал, что возглавлю администрацию.

– Вас заставили занять эту должность? – Судья смотрел куда-то поверх головы Бибова.

– Я согласился добровольно, иначе, думаю… был бы вынужден согласиться.

– И стали главой гетто, зная, что людей туда загнали силой?

– Об этом я узнал позже.

– То есть вы полагали, что евреи по доброй воле отправились за колючую проволоку?

Регина услышала несколько смешков – довольно робких.

– Вижу, вы не склонны вдаваться в подробности. Что ж, тогда попрошу вас ответить – без занесения в протокол, разумеется, – на один вопрос. – Судья подался вперед, словно рассчитывая услышать что-то очень интересное. – Признаться, по возможности я задаю этот вопрос любому члену НСДАП. Вас ничего не коробило в человеке, которого ваш народ избрал фюрером?

– Я не очень понимаю… Фюрер это фюрер.

– Вам не мешало, что Бог сотворил его… скажем, немного смешным?

– Раз уж ваша честь упомянули Бога, замечу, что Он также позволил Адольфу Гитлеру стать нашим вождем.

– Ну да, тоже верно. А вступая в нацистскую партию, вы знали, какая участь уготовлена евреям ее программой?

– Тогда я не увидел в программе ничего, предполагающего необходимость физического уничтожения евреев.

– Вы читали «Майн кампф»?

– Честно говоря, начал, но не закончил.

На этот раз весь зал всколыхнулся, кое-кто даже вскрикнул. Регине почудилось, что она узнала голос Тамары Котецкой, которая до войны так чудесно пела. Впрочем, она могла ошибиться.

– Прошу сохранять спокойствие, – судья сказал это не очень громко, будто понимал, что его вряд ли послушают. – Скажите нам, господин Бибов, вы ведь были главной персоной в гетто?

– В том, что касается хозяйственной деятельности, можно сказать – да. Но обо всем прочем решало гестапо, руководствуясь линией партии.

– Что это такое: все прочее – вы знали?

– О том, что евреев отправляют на смерть, я не знал – мои поездки в лагеря уничтожения, как их сейчас называют, носили чисто служебный характер.

– Господин Бибов! – В голосе судьи появилась гневная нота.

– Скажу иначе: знать не знал, но мог догадываться.

– Господин Бибов, надо ли напоминать, что с нашей стороны вам ничто не грозит? Я понимаю, вы стараетесь показаться в наилучшем виде, но это бессмысленно, поверьте. Говоря неправду, вы только выставите себя на посмешище, а вряд ли вам этого хочется.

– Да, вы правы. Мне уже ничто не грозит. И незачем что-либо скрывать. Да, я все знал. Не дурак, в конце концов.

– Разумеется, нет. Зачем же вы все-таки произносили эти лживые речи: «Я, Бибов, ваш добрый друг, я хочу, чтобы вы пережили эту войну. Доверьтесь мне, я переведу вас в безопасное место». А потом тех, кто обоснованно вам не доверял, лично отлавливали по подвалам.

– Простите, ваша честь, не хочу вас обидеть, но вы обвиняете меня в двух вещах, которые нельзя ставить на одну доску. Первое обвинение, относительно лживости моих речей, я легко опровергну. Я действительно считал себя покровителем этих людей. Да, я знал, что большинство погибнет, но что можно было дать им лучшего, чем лишний день надежды? Хотя бы за это я мог ждать благодарности.

– А не приписываете ли вы себе чужие заслуги? Ведь вся политика вашего начальства строилась на схожих рассуждениях. Чтобы убить миллионы, не допустив даже малейших попыток сопротивления, надлежало обманывать людей до тех пор, пока они не переступят порог газовой камеры.

– Не спорю, мы получали такие инструкции. Но их можно было выполнять по-разному: формально или рьяно. Я считал, что, произнося подобные речи, совершаю своего рода благой поступок.

– А почему не просто благой поступок? – поинтересовался судья.

– Признаться, не люблю оперировать религиозными понятиями – после того, как со мной так несправедливо обошлись, мне трудно верить в существование Бога.

– Продолжайте.

– А вот мое участие в розыске тех, кто отказывался добровольно садиться в вагоны, – совсем другое дело. За это мне стыдно. Но я получал приказ: доставить столько-то евреев – и за невыполнение был бы сурово наказан. Личной вражды я ни к кому не испытывал.

– Ни в коей мере?

– У меня есть неоспоримые доказательства. Когда я провожал Якубовича, правую руку Румковского, мы с ним даже расцеловались. Кстати, насколько я знаю, он выжил. Был еще у меня зубной врач еврей… Шмулевич. Вот этот мост, коренной зуб и два зуба мудрости… – Бибов широко открыл рот. – Да разве я позволил бы копаться у себя во рту человеку, вызывающему у меня брезгливость?

– Да, это убедительно. – Судья явно утомился. – Что ж, я выяснил почти все, что хотел. Пускай теперь вас допрашивают другие. Господа… Кто первый? Защита?

У Борнштайна был вид человека, вынужденного для спасения чужой жизни броситься в выгребную яму. Тяжело вздохнув, он поднялся.

– Вы узнаёте сидящего здесь человека? – Он указал на Хаима, который при этих словах вздрогнул.

– Да, это председатель юденрата герр Румковский.

– За что он отвечал в гетто?

– За все.

– То есть и вы были обязаны исполнять его приказы?

– Ну нет, это он исполнял мои.

– Несет ли человек, исполняющий чужие приказы, хоть какую-то ответственность за содеянное?

– Мы все кому-нибудь подчинялись. Я выполнял поручения тех, кто стоял выше на служебной лестнице.

– Как вы считаете: господин Румковский хотел, чтобы обитатели гетто погибли?

– Нет, конечно нет.

– Если бы вы отказались возглавить администрацию гетто, вас бы отправили на фронт?

– Да, этим бы кончилось.

– А если бы господин Румковский отказался стать главой юденрата, его бы расстреляли, как членов предыдущего совета общины?

– Скорее всего.

– Как же вы сравниваете его и вашу ответственность?

– На фронте я бы тоже мог погибнуть от пули.

– Это единственная аналогия, которая приходит вам в голову?

– В настоящий момент – да.

– Как складывались ваши с ним отношения?

– Не скажу, чтоб они были идеальными, но мне бы хотелось иметь такие отношения со всеми своими сотрудниками.

– Он старый человек, верно?

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Когда гетто, благодаря организационным талантам председателя, уже работало полным ходом, я решил оставить ему представительские функции, а в повседневных делах опереться на его более молодых заместителей. На Якубовича, Клигера. Хотя последний – тот еще фрукт.