То ли дело здесь: пусть не так солидно, зато живее и разнообразнее. Общаешься с людьми, близко сходишься с каждым. Как будто мы все — большая семья, понимаешь? Приносишь радость другим и сама живешь не зря. Прости за грубость, но постель — не такая тоска, как IBM, У нас кого только не встретишь. Бывает, человек приходит совсем пришибленный, а уходит — глядишь, полегчало. И вообще, если бы любовь не продавалась за деньги, могло бы обесцениться и то, и другое. А так укрепляется курс национальной валюты. Посуди сам, если за сто пятьдесят франков ты можешь получить классную девушку, то будешь эти франки уважать. Начнешь к ним по-другому относиться. Поймешь, что деньжата — не мусор, а стоящая вещь.

Она взяла полотенце и теперь, стоя передо мной, вытиралась. Тут меня отпустило, я ощутил прилив родового начала и тоже избавился от одежды.

— Какая ты красивая, Иренэ, — сказал я и потрогал ее грудь.

Она тоже пощупала меня и игриво похвалила:

— Ого, да ты молодцом!

Я почувствовал, что расту у нее на глазах.

Прирост величины заставил меня подумать о членах Ассоциации врачей и их обращении в защиту равного священного права каждого члена общества на свободное зачатие — легко твердить о равенстве величинам, с которыми не сравниться рядовым членам.

Не отнимая руки с залога моего неотъемлемого права, мадемуазель Дрейфус, как бы прощупывая почву, спросила:

— Зачем ты живешь с удавом?

— У нас с ним избирательное сродство.

— Как это?

— Очень просто. Родство душ. Душевное слияние и влияние на почве обоюдотщетного упо вания. «Упование» есть в любом словаре, только словарям доверять нельзя, от них сплошные недоразумения. Честно говоря, я сам не знаю, что это слово означает, но надеюсь: вдруг чтонибудь да значит. Неясность питает Надежду, таит скрытые возможности. Такова диалектика. Вот я и выискиваю в окружающей среде двусмысленные крупицы запредельного диалекта.

Мадемуазель Дрейфус все поглаживала мои скрытые возможности, и они недвусмысленно возрастали.

— Ты прямо поэт, — сказала она без ехидства.

И прибавила:

— Ладно, давай я тебя подмою.

Что ж, не капризничать же — я сел на биде как положено. Она нагнулась и плеснула воды на мой залог священного права. Потом стала перед святыней на колени и принялась намыливать мне зад. Я же тем временем мысленно поздравил себя с тем, что, заботами судьбы, похоже, являюсь счастливым обладателем самого чистого в мире зада.

— Я не стану просить вас делать эту штуку, — сказал я, переходя на «вы», чтобы повысить уровень общения.

— Так гигиеничнее — вымыть все, — возразила она.

— А многие просят?

— Да. Нынче это в моде. Все жаждут раскрепощения, женские журналы только об этом и трубят. И психоанализ велит не подавлять желания.

— Ну да, раскрепощение на службе просвещения.

— Ничего страшного, если чисто вымыто.

— Роза — символ недостижимого идеала, К которому всегда стремятся люди.

— С другой стороны, подмывание имеет для нас чисто психологическое значение, поднимает наше достоинство. Получается, что мы делаем почти то же самое, что сестры милосердия.

Своего рода моральная поддержка. Хотя я в ней не нуждаюсь, мое достоинство не страдает.

Для меня это занятие совершенно органично.

Мы поднялись, она подала мне полотенце, и я вытерся. Их дело подмыть, а вытирается клиент сам — таков ритуал.

Потом она вытянулась в постели со мной рядом и принялась за мои соски.

Внутри все горело. То ли не придумали еще подходящего мыла, то ли реклама отстает от жизни. Такое упущение! С полным основанием и со слезами на глазах заявляю: рекламные агентства, как ведущие, так и входящие в моду, должны развернуть кампанию по внедрению мягкого мыла специально для розочки, надо расклеить повсюду плакаты и прочее, как было сделано в свое время для детского «Беби-Кадум». Реклама определенно еще далеко не исчерпала всех возможностей, и есть области, которыми она неоправданно пренебрегает.

Втихомолку я вытирал слезы.

— Приголубь меня, — шепнул я.

Время — лучший целитель, жгло уже меньше.

Мадемуазель Дрейфус смотрела на меня озадаченно. Сначала я подумал, что ее смутили мои чешуйки, но усилием доброй воли отогнал наваждение.

— Ты плачешь, милый? Что-нибудь не так?

— Ничего. Просто мне хорошо.

— И от этого ты плачешь?

— От всего. Подыграй мне немножко.

И она подыграла с большим знанием дела. Обхватила меня руками и ногами. Приникла к моей груди, как Божья благодать. В гуще жестких волосков остались капельки воды, навевавшие мысли о заре, росе, утренней неге. Удаление Надежды прошло безболезненно, я только все еще похлюпывал носом. Теперь я как все, с намыленным задом. Распрощался с мыслями о всякой мнимости и инородности и влился в русло, доступное, каждому, как священное право на жизнь. Занял место согласно купленному билету в пункт назначения с гарантией социального обслуживания и полной занятости.

Решено: завтра же отдам Голубчика в зоопарк. Я не имею права держать его. Он — другой породы. Ничего общего.

Левой рукой мадемуазель Дрейфус ласково ободряла меня. Результат не замедлил сказаться, к обоюдному удовольствию.

— А ты парень не промах, — произнесла она, не скрывая заученного восхищения.

Помню, одна девица как-то раз пошутила: «Ну что, милок, поиграем в лошадки?» А другая предложила «заморить моего червяка».

Такие шуточки в порядке вещей, нечего обижаться.

Плакать я перестал — все равно под рукой нет материалов для изготовления бомб на дому.

И все же сказал упрямо, напролом и вопреки:

— Обними меня покрепче, любимая.

Она послушалась, и живительными каплями потекли минуты ласки. Одни томительно-медленно, другие на диво быстро. Ее нежная шея служила гаванью моему лицу. Женственность и правда была ее призванием.

— Ты так и не сказал, почему завел удава…

— По аналогии…

— С чем?

— Или по патологии…

Она задумалась, но в половине второго заведение закрывалось, добираться до смысла слов было некогда, и она предпочла, изгибаясь и оглаживая мой бессловесный правоноситель, наполнить его новым смыслом.

Время истекло, мы встали и начали одеваться. Сто пятьдесят франков ровным счетом.

— Деньги — отличная штука, — бодро заметил я. — Они все упрощают. Найтись, сойтись, разойтись — все так легко.

— Деньги — штука верная и честная. Без обмана. Черным по белому. Все самым естествен ным образом. Поэтому их и презирают.